В тени престола. Компиляция 1-12 книга
Шрифт:
Рыцарь молча поклонился, закрыл за собой дверь и шумно зацокал шпорами по каменным плитам коридора Тауэра…
Незаконнорожденный сын короля Генриха Английского не любил пышных церемоний, витиеватых фраз, светских ужимок и прочих атрибутов придворной жизни. Воспитанный вдали от двора и прекрасно отдававший себе отчет в том, что короны ему, даже при самых невероятных поворотах судьбы, не видать, как своих ушей, Робер Глостер, тем не менее, умудрился каким-то непостижимым образом собрать в себе все самые лучшие качества, присущие нормандскому роду Завоевателя.
Пытливый и быстрый разум, твердость характера, непреклонная воля, невероятная сдержанность и простота в общении с людьми независимо от их происхождения, великолепнейшая память в сочетании с исключительной порядочностью и чувством такта заметно выделяли его среди своих сверстников.
Робер был верным помощником своего отца и сейчас, видя ослабление королевской власти и надвигающийся хаос будущей анархии, сопровождавший каждое междуцарствие, он крепился, как мог, стараясь, всеми силами и возможностями, предотвратить падение королевства в тартарары безвластия, упадка и, не приведи Господь, полной гибели.
Молодой граф знал всю подоплеку будущей чехарды в праве наследования трона своего великого деда. Больше всего его пугала наиболее вероятная возможность прихода к власти семейства де Блуа. Эти знатные отпрыски ничем, кроме своего родства по материнской линии с его отцом, да еще огромными, но слабо управляемыми владениями во Франции, похвастаться не могли.
При всей их внешней красоте, рыцарской мощи, статности и, как ни смешно, весьма посредственном уме, графы из дома Блуа наиболее устраивали нормандских сеньоров. Они просто вожделели мечту о давно запрещенных королями Англии частных войнах, праве чеканки монет и прочих приятных мелочей слабой центральной власти.
Робер, как ни старался, почти ничем не мог помочь своему слабеющему, стареющему отцу, который, цепляясь за призрачную надежду узаконить права своего единственного бастарда или, хотя бы, признание прав его дочери Матильды на трон Англии и Нормандии, делал всевозможные и самые немыслимые уступки баронам, графами и всем, кто, хотя бы на словах, создавал видимость поддержки его фантастических и, увы, несбыточных, планов.
Молодой бастард остро чувствовал лицемерие, ханжество, подлость и предательство. Он видел, как на его глазах таяло былое величие королей Англии, как наглели и набирались сил графы де Блуа, заполняя двор его отца своими ставленниками, как наводнялась добрая Англия фламандскими наемниками, готовыми служить хоть дьяволу, лишь бы в их кошели исправно и непрерывно поступала звонкое английское серебро. Робер чуть не плакал, представляя, как в переполненную казну Винчестерского замка войдут пьяные, хамоватые и бездарные кузены, как золото и серебро, скопленное буквально по денье его бережливым и хозяйственным родителем, утечет, словно песок сквозь пальцы, в сундуки и кошельки казнокрадов, проходимцев, как Англия, от одного имени которой вздрагивали, покрывались холодным потом и просыпались во сне короли Франции, графы Фландрии и остальные соседи, будет превращаться в бумажное пугало и посмешище. Но, увы, он ничего не мог поделать. Судьба отрядила для него роль стороннего наблюдателя.
Робер надеялся, что, возможно, если Господу будет угодно, хотя бы наследнику его сестры Матильды удастся взойти на трон своего прадеда в Лондоне и Руане, но это были всего лишь мечты юного бастарда.
У него был свой, четко рассчитанный план действий. Будучи одним из наиболее крупных землевладельцев в Англии, граф Глостер решил, чего бы это ему ни стоило, стараться поддерживать четкий порядок и внушать своим подданным веру в силу и высшую справедливость королевской власти – единственной формы правления в Англии. Он решил, что даже если к трону придут проходимцы из рода Блуа, он, все равно будет следовать этой задумке. Пусть они дискредитируют власть, пусть. Зато у его подданных, в его владениях все или почти все будут мечтать о приходе сильного и справедливого короля, а он поможет людям четко отделить пришлых королей от будущих законных, справедливых и, если можно так сказать, правильных и исконных.
Свой маленький замок в Кардиффе Робер превратил в небольшой теневой двор, собрав при себе самых верных, преданных идее и толковых сеньоров, прелатов и представителей купечества. Проходимцев он чуял за версту, поэтому они у него надолго не задерживались.
Но прибывший недавно нормандец из далекой, загадочной и овеянной романтическим ореолом Испании, как-то сразу приглянулся ему и не вызвал даже самой малейшей тени подозрения, сомнения или предубеждения.
Открытый взгляд, волевое лицо со шрамом, неторопливая уверенность в словах и жестах говорили, что перед ним как раз тот человек, кто смог бы помочь ему в трудную годину для Англии. Даже все новые титулы, подаренные графу его отцом-королем, ничего в ровном счете не значили для Глостера.
Он лично разлил подогретое красное вино, обильно сдобренное специями, по кубкам, приветливо улыбнулся и произнес короткий тост:
– За искренность, честность и честь… – отпил несколько глотков и прибавил. – Ваше здоровье, граф…
ГЛАВА X.
– Благодарю вас… – Филипп поднял кубок и залпом выпил. Ему понравился вкус напитка.
– Весьма согревает тело, расслабляет душу и настраивает на дружелюбную беседу. – Глостер кивнул на кувшин с вином. – Германцы, что ни говори, а все-таки изобретательные люди…
– Особенно, граф, в части вооружений… – нахмурившись, произнес де Леви.
– Их само положение обязывает знать толк в оружии. – Мило поддержал тему разговора Глостер. – С запада их беспокоим мы, фламандский сброд, да суматошные франки вместе с их королями, головы которых забиты прямо имперскими планами…
– Им деваться некуда… – промолвил Филипп. – Если не они, то их…
Робер Глостер кивнул, соглашаясь со словами гостя, и продолжил:
– Зато на востоке у германцев просто благодатная земля. Славяне слабы и разобщены. Византия, веру которой они приняли и упорно сохраняют, слаба и не сможет им оказать хотя бы посильную помощь. За прошедшие пару сотен лет он византийцев к славянам не пришло ничего толкового, кроме, разве что религии, иконописи, да мании величия…
– Насколько мне известно, русичи, наиболее организованные и развитые среди славян, даже породнились со многими княжескими и королевскими родами Европы. – Заметил де Леви. – Теперешний король франков Людовик на четверть русич и славянин. Да и германские императоры тоже смешали кровь с ними…
– Это была вынужденная мера. Грех смешивать кровь с еретиками и ортодоксами… – кисло заметил Робер, восхищаясь образованностью и осведомленностью своего гостя. Ему было приятно поддерживать беседу с остроумными, грамотными и гибкими умом людьми, а граф Таррагона, при всем своем воинственном виде, как раз относился к ним. – Правильно сделал папа Григорий, когда внес четкие правила для нашей католической веры.
Он выжидающе посмотрел на собеседника.
Теперь пришла очередь де Леви: он медленно разлил по кубкам вино, пожелал здоровья хозяину, выпил и произнес:
– А, на мой взгляд, папа Григорий допустил величайшую ошибку в истории…
Глостер даже поперхнулся, покраснел и с нескрываемым интересом посмотрел на собеседника:
– Вы так полагаете, граф?
– Да. Вот сейчас, не сочите это за глупую лесть, я вижу перед собой весьма умного собеседника, открытого миру и способного думать. Не каждый король или князь в наше время похвастается тем, чем обладаете вы, мессир граф. Так вот, – продолжал де Леви, – папа Григорий, вместо того, чтобы сплотить церкви, словно упертый баран стал на своем. Стал требовать верховенства над миром якобы по праву того, что, мол, при древних римлянах именно его предшественники надевали имперские короны на головы властителей. Самое смешное, что это правда. Но, – он улыбнулся, – не меньшая правда состоит в том, что мир не стоит на месте, а развивается. От Римской империи не осталось и следа былого величия и блеска. Его, опять же, умудрились кое-как сохранить византийцы.