В тесном кругу
Шрифт:
— Поймите, милая моя, вы — самая разумная из троих. Вы думаете, это было умно с вашей стороны — рассказать журналистам, что вся ваша жизнь была сплошным страданием, что окружающие никогда не обращали на вас внимания и т. д. и т. п.? Поверьте мне, пройдет совсем немного времени, и вы помиритесь с сестрой. Постарайтесь тогда сделать так, чтобы она тоже помирилась наконец со своей соперницей. Неужели в вашем возрасте еще можно думать о каком-то соперничестве? Все, что вам нужно, всем троим, — это покой. Обещайте мне это.
— Обещаю, доктор.
— Если боли возобновятся, немедленно
На этой успокаивающей ноте он и закончил разговор, а Жюли с того самого дня принялась размышлять, что бы такое придумать, чтобы видимое примирение с сестрой превратить в последний решающий ход. Задачка была не из легких, но в каких-то тайниках ее мозга, видимо не без влияния болезни, скопилось столько яда, что в конце концов она нашла решение, показавшееся ей достаточно хитроумным. Теперь идее нужно было дать созреть, и она принялась терпеливо ждать, выкуривая сигарету за сигаретой. Ей не было скучно, потому что Кларисса подробно пересказывала ей все последние сплетни. Именно от нее Жюли узнала о том, что председательша прислала подобные письма госпоже Бернстайн и госпоже Монтано.
— Можешь мне его достать?
— Попробую, — отвечала Кларисса.
На следующий день она принесла измятое письмо.
— Мадам Глория сама его скомкала. Она сильно рассердилась.
И Жюли не без удовольствия прочитала:
Шумный приезд бригады 3-го канала Марсельского телевидения, приглашенной неизвестно кем, возмутил все наше сообщество. Согласно правилам внутреннего распорядка, никто не имеет права приглашать без разрешения бюро лиц или группы лиц (журналистов, работников телевидения и проч.), способных нарушить спокойствие совладельцев. Сообщество с удивлением вынуждено напомнить госпоже Бернстайн и госпоже Монтано абзацы 14 и 15 нашего Устава. Бесспорно, артистическое прошлое обеих дам заслуживает некоторых исключений, но тем не менее не дает им никакого права тайно подстраивать какие бы то ни было демонстрации явно рекламного характера. Сообщество надеется, что в будущем его рекомендации будут приняты во внимание и учтены. Примите и проч.
— Однако… — сказала Жюли. — Не слишком ли сурово? Они что, решились обвинить нас в… Нет, не понимаю! И потом, что за тон? А как реагировала Глория?
— Именно так и реагировала. Я как раз хотела с вами о ней поговорить. Это письмо ее доконало. Не должна была председательша так писать.
— Ее заставили это сделать, — с отвращением проговорила Жюли. — И заставили как раз так называемые подруги Глории. Я часто думаю: а есть ли разница между самыми темными нищими в какой-нибудь Индии и этими богатыми кумушками? Им все равно, на что глазеть: на петушиный бой или на схватку двух старух. Все интересно. Не удивлюсь, если окажется, что Кейт и Симона заключают между собой пари. Постой, ты сказала, что письмо доконало Глорию? Что это значит?
— Это значит, что она выглядит хуже некуда. Конечно, не мое это дело, но только вам обеим надо бы уехать
— А с ней ты об этом говорила?
— Нет.
— Ну ладно. Иди. Я сама ею займусь.
Итак, момент настал. Жюли набрала номер сестры.
— Впусти меня, — сказала она. — Мне нужно поговорить с тобой о чем-то очень важном. Впустишь?
— Ладно, иди. Только ненадолго.
Жюли с трудом узнала голос Глории. Может быть, уже не стоит торопить события? «Стоит, — сказала она себе. — Только не из-за нее, а из-за меня».
Комнату скудно освещал свет одного-единственного бра, и лицо лежащей в постели Глории едва виднелось в полумраке. Это когда-то свежее, гладкое лицо, так долго сиявшее счастьем, теперь сморщилось и напоминало усохший за зиму плод. В глазах застыли подозрительность и страх. Жюли протянула было руку, но Глория вздрогнула, словно желая отодвинуться.
— Да ладно, — бросила Жюли, — не хочешь, не надо. Я прочитала, что за ультиматум прислала тебе мадам Женсон. Лично я считаю, что это возмутительно.
— Что ты стоишь? — промолвила Глория. — Ты выглядишь ничуть не лучше, чем я. Садись. Полагаю, это не ты вызвала сюда бригаду с телевидения?
— Не я.
— Поклянись.
— К чему тебе клятвы?.. Что мы, дети? Ну ладно, раз уж тебе так хочется. Клянусь.
— Был момент, я подумала, что это ты. А главное, что ты им наговорила? Можно подумать, что ты прямо Золушка… Не очень-то это порядочно…
Жюли терпеть не могла подобных жалобных излияний, от которых у нее цепенело все внутри.
— Давай больше не будем об этом, — прервала она сестру. — Ты знаешь, Джина…
— Умоляю тебя! — застонала Глория. — Я слышать больше не желаю ее имени. Так что ты хотела мне сказать?
— Да, так вот. Представь себе, что нас не станет…
— Ты что, рехнулась? — прервала ее Глория. — С чего это вдруг нас не станет? Ты что, думаешь, эта дурацкая история с телевидением настолько меня расстроила, что я заболела?
— Конечно, я так не думаю. Ты лучше выслушай меня спокойно. Тебе скоро сто лет, а мне скоро девяносто.
— Ну и что из этого?
— Только то, что мы можем умереть. Глория, проснись! Посмотри, что с нами делается от малейшего огорчения. Неужели эта история с телевизионщиками действительно имела такое значение? Ведь это был пустяк!
— И тем не менее ты поспешила вывернуть перед ними душу наизнанку!
— Ничего подобного. Я просто сказала, что моя жизнь не всегда была легкой и приятной. И не в этом дело, в конце концов! Я говорю совсем о другом. Подумай, если мы умрем, что от нас останется?
— Пластинки.
— Какие пластинки? Старье на семьдесят восемь оборотов, которое дышит на ладан? У Джины — совсем другое дело. Она вошла в историю с помощью картинок, а картинки гораздо лучше противостоят времени.
— Допустим, — признала Глория. — Допустим, это действительно так. А ты что, знаешь какое-нибудь более прочное средство?
— Может быть, и знаю. Тебе не приходила в голову мысль о музеях, о надписях, запечатленных в камне?
Глория едва не подпрыгнула.