В тине адвокатуры
Шрифт:
Князя Шестова, видимо, нельзя было упрекнуть в знании истории.
Виктор не ответил ничего на эту шутку приятеля: он предчувствовал, какое это будет tete-a-tete, и знал, какая это победа.
— Да что с тобой? Тебе дурно? — взглянув на него, спросил Шестов.
— Ничего! Жарко… от газу… — соврал Гарин, преодолевая себя.
Они вышли в партер и направились в фойе.
Там было свежее. Виктор успел несколько успокоиться.
«Я искуплю теперь перед ней мою вину. Времени впереди много!» — мысленно решил он.
— Ты завтра поедешь? — спросил его Шестов, когда они после театра подъезжали к Лоскутной гостинице, где остановились.
— Отчего же не поехать? Конечно поеду! — деланно веселым тоном ответил он.
Несмотря на утомление после прошлой ночи, проведенной в дороге, Виктор не мог заснуть целую ночь: мысли, одна другой несообразнее, лезли ему в голову; лишь под утро он задремал, но поминутно просыпался от тяжелых грез: то он видел себя убитым рукою мстительной Александрины, то ее — убитую им и плавающую в крови. С тяжелой головой, с разбитыми нервами встал он с постели около полудня.
XXIII
Tet-a-tet
Ровно в два часа того же дня князь Виктор робко нажал пуговку электрического звонка у подъезда квартиры Александры Яковлевны Пальм-Швейцарской.
— Князь Гарин? — осведомился отворивший ему дверь лакей.
— Да! — ответил Виктор.
— Пожалуйте! — Слуга бросился снимать с него шинель.
Его видно ждали и даже были приняты все предосторожности, чтобы назначенное tet-a-tet не было кем-либо нарушено. Князь прошел в гостиную. Она была пуста. Он сел в кресло и стал нетерпеливо ждать, поглядывая на опущенную портьеру. Александра Яковлевна, приехав домой по окончании спектакля, тоже почти всю ночь не сомкнула глаз. Цель всей ее жизни — месть князю Виктору Гарину и всей его семье — была близка к осуществлению. Он был здесь, и завтра будет у нее. Она распорядилась, чтобы это свидание было с глазу на глаз. Кроме злобной ненависти, она ничего не чувствовала к первому своему любовнику, но она должна играть драматическую роль. Не даром же она актриса! Она должна явиться перед ним во всеоружии своей обаятельности. С завтрашнего дня он должен пресмыкаться у ее ног, готовый на всякие жертвы, — от денежных до чести своего имени и чести своей семьи включительно.
— Чести! — злобно прошептала она. — Не большая жертва для Гариновского отродья.
«Надо высосать из него все, что возможно и даже невозможно — в возмездие!.. И потом бросить, как выжатый лимон», — решила она и заснула под утро с этою мыслью.
Встала она ранее обыкновенного и занялась обдумыванием своего туалета. Выбор ее остановился на кружевном утреннем капоте, который, как вероятно не забыл читатель, произвел такое ошеломляющее действие на Гиршфельда.
«Надо заставить его подождать, — подумала она, когда ей доложили о приезде князя Гарина. — Однако, он аккуратен… Это добрый знак», — ядовито улыбнувшись, подумала она, посмотрев на часы.
Было две минуты третьего. Виктор сидел и ждал. Время тянулось для него томительно долго. Наконец, портьера зашевелилась, откинулась и в гостиной показалась хозяйка.
— Александрина! — бросился он к ней навстречу.
— Без фамильярностей, князь! — отстранившись от него, сказала Александра Яковлевна, сделав величественный жест рукою и окидывая его с головы до ног презрительным взглядом.
Ошеломленный ее возгласом, он, казался, прирос к месту и покорно опустил голову, в ожидании новых ударов.
— Вы, ваше сиятельство, — начала она снова насмешливым тоном, — приехали в Москву полюбоваться, а может быть и поухаживать за новою актрисою, Пальм-Швейцарскою, и не ожидали, что встретите в ней дело ваших грязных рук, обманутую вами, когда-то любимую и любившую вас девушку… Вы вчера смутлись от неожиданности такой встречи… Я заметила ваше смущение и порадовалась за вас. Значит, у вас еще есть совесть, и она способна хотя временно просыпаться… Я от вас не ожидала и этого…
Виктор поднял на нее умоляющий взгляд, но во встреченном взоре разгневанной женщины он прочел столько непримиримой злобы, что снова опустил голову.
— Я сжалилась над вами и устроила это, быть может, последнее — это зависит от вас — свидание с вами. Я могла вчера еще сделать то, что вы уже нынче не могли бы надеть этого честного мундира, который вы клялись не надевать до тех пор, пока я не буду, с согласия ваших родителей, объявлена вашей нареченной невестой. «Подлец», говорили вы тогда, «не должен позорить мундира». А между тем, князь, вы в нем!..
Он вздрогнул и снова бросил на нее умоляющий взгляд. Она не унималась.
— Я вчера публично, при вашем друге, имела полное право плюнуть вам в глаза и рассказать ваше бесчестное, постыдное бегство от опозоренной вами девушки. Я пощадила вас и принесла жертву в честь вашего, вами самими опозоренного, мундира. А почему я это сделала? Потому что я искренне любила вас, потому что не разумом, а сердцем я до сих пор люблю вас…
Последнюю фразу она произнесла задыхающимся от волнения шепотом, и скорее упала, нежели села в кресло.
— Я люблю человека, меня погубившего!.. Я люблю… подлеца! — истерически захохотала она и умолкла.
Князь Виктор снова приблизился к ней и упал перед ней на колени.
— Простите, простите меня!.. — простонал он. — Я три года мучаюсь и не нахожу себе места от угрызений совести за это преступление моей юности. Три года ношу я в сердце образ и благословляю день нашей настоящей встречи, дающей мне возможность искупить перед вами мою вину, искупить какими угодно жертвами, ценою моей жизни.
— Не хотите ли вы предложить мне пойти к вам на содержание?.. — презрительно сказала она, вскинув на него глаза.
— Не будьте жестоки: я далек от этой мысли: я предлагаю вам руку и сердце, я предлагаю вам мое имя, несмотря на ваше настоящее положение, в котором, впрочем, виною опять только я один…
Он схватился руками за голову.
— Какое положение? — вскипела она, вскочив с места. Он продолжал стоять на коленях.
— Уж не верите ли и вы той сплетне, что я живу на содержании у Гиршфельда? Так знайте же, что я на самом деле богата, но это богатство куплено ценою моего ума, а не тела; в последнем смысле — я не продаюсь…
— Извините, вы меня не так поняли! Я говорил о положении актрисы… — растерянно прошептал он, поднимаясь с колен.
— А чем, позвольте спросить, ваше сиятельство, — наступая на него, перебила она, — положение актрисы бесчестнее и позорнее положения тех актрис в жизни, — светских дам и девушек, играющих в добродетель и прикрывающих искусной игрой свое полнейшее нравственное растление? Такую актрису, по мнению людей вашего круга, вы спокойно можете назвать перед церковным алтарем вашей женой, чтобы вашим же именем прикрывать дальнейшие похождения этой светской добродетельной развратницы. Труженица же искусства, получающая своей игрой толпу в этой великой народной школе, называемой театром, заклеймлена печатью отвержения, именем комедиантки, со стороны настоящих, подлых, низких, но чаще всего титулованных комедианток! Так знайте же, что честная актриса не принимает вашей жертвы, отказывается от чести быть княгиней Гариной. Женитесь на комедиантке вашего крута!