В тине адвокатуры
Шрифт:
— Хорошо, я спишусь с моим поверенным, — произнес снова уничтоженный Шестов.
В этот же день он выехал из дома своей жены, распростившейся с ним как с посторонним человеком, в отделение Европейской гостиницы, а вечером написал и отправил письмо к Николаю Леопольдовичу Гиршфельду, в котором рассказал ему откровенно свое положение и требование тестя, просил его немедленно распорядиться переводом на имя княгини Анны Васильевны Шестовой пятисот тысяч рублей через Государственный банк, произведя для этого какие он заблагорассудит обороты с его имениями и капиталами. Гиршфельд, получив подобное письмо своего доверителя, сперва положительно ошалел и решил ехать в Петербург, чтобы отговорить князя передавать жене такую уйму денег, которые, естественно,
XXVI
Соломенный вдовец
Прошло более двух недель, когда князь Владимир Александрович Шестов присмотрелся, если можно так выразиться, к своему новому положению. Предсказания князя Василий Гарина сбылись. В тех домах, где его принимали так недавно с распростертыми объятиями и куда он было толкнулся с визитом, он услышал суровые ответы швейцаров: «не принимают». Встреченные им в ресторанах и на улицах товарищи, бывшие приятели и собутыльники, сторонились от него, как от зачумленного. Один лишь Виктор Гарин не изменил ему, но и тот дал ему понять, что в виду его натянутых отношений с его домашними, визиты к нему были бы неудобны.
— Ты понимаешь, mon cher, что в доме моих дражайших родителей, где я к несчастью живу, не моя воля… К тебе я не премину заглядывать. Да не прокатишься ли в Москву? Я на днях еду туда.
Шестов ехать в Москву отказался.
Такая неизменность дружбы Виктора Гарина к отставному мужу его сестры имела причиной надежду перехватить у богача Шестова малую толику деньжонок, в которых князь Гарин очень нуждался. Он, тративший баснословные суммы на подарки Пальм-Швейцарской, платил громадные проценты растовщикам Петербурга и Москвы и, буквально, был в отчаянном положении. Страсть его к «божественной» Александре Яковлевне не уменьшалась, а, напротив, росла не по дням, а по часам. Та искусно поддерживала ее, идя к намеченной ею цели.
Виктор Гарин уехал. На князя Шестова напал почти ужас. Всеми забытый, чувствуя себя совершенно одиноким, через день после отъезда Виктора, он шел, опустив голову, по Невскому проспекту, как вдруг услыхал около себя симпатичный женский голос.
— Князь, князь, стыдно быть таким рассеянным и не узнавать знакомых.
Владимир поднял голову и увидал перед собой скромно, но изящно одетую миниатюрную барыньку, с миловидным, немного подкрашенным личиком фарфоровой куколки, обрамленным волосами пепельного цвета.
— Агнесса Михайловна! — воскликнул он и с радостью протянул ей обе руки.
— Что это вы глаз не кажете? Я слышала о вашем аресте, но узнала и о вашем освобождении, о вашем разрыве с женой. Я следила за вами… — заговорила она почти шепотом, подчеркнув последнюю фразу.
— Благодарю вас, — с чувством пожал князь все еще находившуюся в его руках ее руку.
— Чувство это не было поддельно.
Первое слово сочувствия, произнесенное этой женщиной, произвело на него, измученного за эти дни непрестанными уколами самолюбия, сильное впечатление.
— Нечего благодарить, хорош, нечего сказать, то ухаживал, я было совсем собралась отвечать, а он вдруг как в воду канул. Извольте явиться сегодня же вечером, мамаша, сестра, брат и, в особенности, я будем очень рады видеть нашего дорогого «политического мученика».
Последние слова Агнесса Михайловна добавила уже совершенно шепотом. Это новая,
— Непременно, непременно буду и начну ухаживать за вами с начала, а вы поскорей надумайтесь отвечать — для меня это теперь очень важно, я одинок совершенно, — весело начал он, но окончил эту фразу так серьезно, что Агнесса Михайловна окинула его вопросительно-проницательным взглядом.
— Ишь какой поспешный, — улыбнулась она, — ну, да там увидим. Так до вечера?
Они расстались. С почти облегченным сердцем отправился Владимир к себе в гостиницу, с аппетитом съел поданный ему обед и стал нетерпеливо поглядывать на часы, дожидаясь того времени, когда можно будет поехать к Боровиковым — такова была фамилия матери, брата и сестер Агнессы Михайловны Зыковой.
Последняя, намекнув Шестову на его ухаживания за ней, не сказала неправды. Он на самом деле ухаживал за ней довольно долго, познакомившись с их домом через Мечева, но она, как умная женщина, не отталкивая его, но и не подавая ему особых надежд, вела тонкую игру. Его арест прекратил временно посещения им ее семьи и даже почти вышиб из его памяти ее образ. Нынешняя встреча, слова сочувствия, услышанные им впервые от нее, лестное для него, по его мнению, прозвище «политического мученика», данное ему ею же — все это заставило его сердце вдруг забиться чувством гораздо более сильным, чем то, которое служило стимулом для ухаживанья за ней до ареста, до обрушившегося на него остракизма из общества, почти таким чувством, каким не билось ни для одной из встреченных им женщин. Он почувствовал себя положительно влюбленным. В его положении он считал это величайшим счастьем. Она несомненно ответит ему взаимностью. Она даже очень ясно намекнула ему на это. Князь стал припоминать короткий разговор с ней, каждое ее слово.
— Она полюбит меня! Я заставлю ее полюбить себя, — шептал он. — С ней я найду, наконец, свое счастье, мы устроим себе уютное гнездышко. Я окружу ее роскошью, я буду нежить, лелеять ее. Ей, этому хрупкому, миниатюрному созданию, не придется ходить пешком, не придется иметь даже никакого понятия о нужде…
Так мечтал князь Владимир, а время между тем тянулось довольно медленно.
Воспользуемся этим временем, чтоб познакомить поближе читателя как с самой Агнессой Михайловной Зыковой, так и с семейством Боровиковых, которые должны будут играть довольно видную роль в дальнейшем развитии нашего правдивого повествования.
Мать Агнессы Михайловны — Мария Викентьевна Боровикова была вдова когда-то очень богатого, но в конец разорившегося помещика, оставившего ей после себя лишь неоплатные долги и четырех детей — сына Константина и дочерей Агнессу, Зинаиду и Александру. С ними-то, на скопленные еще при жизни мужа небольшие деньжонки, переселилась она в Петербург, оставив хищных кредиторов покойного делиться оставшимися после его имениями и отказавшись за себя и за детей от убыточного наследства. Ко времени нашего рассказа, она уже жила безвыездно в Петербурге более пятнадцати лет и жила довольно прилично, не смотря на то, что никаких доходов ни откуда не получала и никаким делом не занималась.
Такая жизнь мыслима только в Петербурге — это жизнь на выклянчиваемые повсюду под тем или другим предлогом, а иногда даже без всякого предлога, пособия и займы без отдачи. Для последних Марья Викентьевна охотно знакомилась со всеми чуть не в вагонах конки и на улицах, приглашала к себе, радушно принимала, и на второй же визит нового знакомого огорашивала его просьбой дать ей взаймы ту или другую, часто даже весьма маленькую, сумму.
Знакомые, состоявшие большею частью из молодых людей, охотно ссужали время от времени радушную маменьку трех молоденьких дочек небольшими субсидиями, не желая терять знакомства в доме, где они проводили очень весело время. По наружности это была среднего роста весьма почтенная старушка, с претензиями на аристократические манеры и тонкость обращения. Дети не приносили ей много радостей.