В тине адвокатуры
Шрифт:
— Невинная кровь вопиет и требует искупления! — крикнула она не своим голосом и затряслась всем туловищем.
Она вскочила с кровати и быстро зашагала взад и вперед по своей камере. Мысли ее приняли другое направление. Она уже больше не думала ни о Гиршфельде, ни о своей мести. Она вся углубилась в анализ своего собственного я.
Ее собственные поступки, ее личные грехи и совершенные преступления всецело завладели ее мыслями. Она с каким-то непонятным наслаждением углублялась в свое прошлое, мучилась, ужасалась и в тоже время упивалась, наслаждалась своим ужасом, своими мученьями. Перед ней предстал образ страдалицы Лиды в тот момент, когда бедная, обманутая в своей любви, чистая девушка спала могильным сном в своей кроватке.
— Прости… Прости мне, сестра, — нервно вздохнула она, и глубокое раскаяние осветило ее лицо.
Чем больше думала Маргарита, тем
Вдруг глаза ее заблестели неземным блеском, и лицо ее озарилось почти счастливой улыбкой.
«Собственными страданиями я искуплю мои грехи, мои преступления! — продолжала она думать. — Я не буду стараться об облегчении своей участи… Я буду каяться перед моими судьями, и выставлю перед ними всю грязь моей души… И чем больше будет позора, чем больше будет стыда, чем больше это отзовется на мне, тем лучше: страшная преступница заслуживает страшного наказания! Я буду унижена, я буду опозорена, я погибну, но этим позором, этим унижением, этою гибелью я примирюсь сама с собой… Когда заслуженное наказание постигнет меня, мне легче будет жить, мне легче будет ужиться с моей проснувшейся совестью… Придите же судьи и произнесите ваш суровый приговор… Я готова его выслушать… Я жду его!.. Но кара ваша должна обрушиться не на меня одну, она должна постигнуть и другого преступника… Она должна уничтожить и другую гадину и сделать ее безвредною!.. Да, г. Гиршфельд, рука об руку мы творили наши преступления, за то и на каторгу мы пойдем с вами рука об руку… Ха-ха-ха… Славная мы с вами парочка, нечего сказать… Но нет! Княжна Шестова не нуждается в товарищах… Она даже на скамье подсудимых должна сохранить свое достоинство… Ей не нужны товарищи по страданию… Она хоть и преступная, но не должна очутиться более рядом с этим выродком человеческого рода, с этим жидовским отребьем! Заслуженная кара постигнет его без моего вмешательства. А я, княжна Шестова, не унижусь до сваливания своих преступлений на любовника-жида!.. Торжествуй же, Гиршфельд, ты пока спасен!.. Спасен до тех пор, пока кара Господня не сразит тебя по заслугам твоим без моего участия».
«Зачем самомнение, зачем злоба! — остановила она сама себя. — Без злобы, я просто не хочу, чтобы от моей руки, погубившей столько невинных, теперь погиб даже виновный. Я все приму на себя и все прощаю ему».
Крупные слезы продолжали катиться по ее осунувшимся щекам. Придя к такому решению и объяснив его таким образом, она успокоилась и снова села на кровать. Вдруг ей пришел на память Шатов. Она как-то совсем это время забыла о нем и о посланном к нему письме!
«Это все-таки хорошо, что я написала ему, — подумала она. — Когда он вернется, меня уже сошлют. Он позабудет меня. Дай Бог ему счастья. Только бы не видать его. Это живой укор моей совести, единственная живая жертва одного из моих страшных преступлений. Встречи с ним теперь я бы не вынесла. Что бы сказала я ему, ему, который так беззаветно любил меня, меня, недостойную, падшую, преступницу?»
Она снова зарыдала. Наконец, подняв голову, она обвела глазами камеру и в первый раз заметила в переднем углу ее деревянное распятие. Она долго, пристально глядела на него, затем встала и опустилась перед ним на колени, но… молиться она не могла.
XXIV
Судный день
Время шло с своею беспощадною быстротою. Княгиню Зинаиду Павловну Шестову похоронили с подобающею помпою и отвезли в Шестово, где и положили в фамильном склепе. Князь Владимир, приехавший из Москвы на похороны матери, не казался особенно огорченным. Он был неразлучен с Гиршфельдом. Последний, впрочем, прощаясь с княгиней, рыдал, как ребенок. Его принуждены были силою оттащить от гроба. Следствие по делу Маргариты Шестовой окончилось. В городе только и говорили, что о нем и с нетерпением дожидались дня, когда дело будет назначено к слушанию.
В провинции не существует тайны даже следственных дел, особенно таких, которые так или иначе интересуют общество. За ними следят шаг за шагом, знают малейшие их подробности. Тоже случилось и с этим делом. Обвиняемая, как стало известно, созналась не только в отравлении тетки, но и дяди, более семи лет тому назад. Она с ужасающими подробностями рассказала все обстоятельства совершенных ею страшных преступлений. Особенно поражены были в городе подробным рассказом обвиняемой об обстановке, при которой она совершила преступление в гостинице «Гранд Отель». Образ княжны, отравительницы своих родных, разросся в воображении обывателей до чего-то чудовищного. Матери стали пугать ее детей.
Из городской тюрьмы, где в одиночной камере все продолжала сидеть княжна, шли другие рассказы. Говорили, что арестантка изнуряет себя постом и молитвою, читает священные книги, не спит по ночам.
«Лицемерит!» — решили в городе.
Ум человеческий не мог допустить возможности чистосердечного раскаяния для такого «изверга человеческого рода», как называли княжну в Т. Не могли только разрешить вопроса — с какою целью совершила она эти преступления, какие мотивы руководили ею? Этого не мог добиться от обвиняемой и следователь. Она отказалась на отрез отвечать на подобный вопрос, объяснив, что эта цель, эти мотивы позорнее для рода князей Шестовых, нежели даже совершенные ею преступления. Этим ответом должны были удовольствоваться. Открытыми остались также вопросы: где достала она яд и как попал к ней ключ? На них она прямо упорно молчала. Сколько раз и как ни допрашивали ее — не могли переломить ее упрямства. Она молчала.
В городе нашлось даже много сторонников пущенной под сурдинкой Николаем Леопольдовичем мысли, что княжна отравила свою тетку с согласия последней, потому что они и в Москве так мотали вверенные княгине, как опекунше, деньги сына, что он, Гиршфельд, принужден был отказаться от чести быть их поверенным. Не желая попасть на скамью подсудимых за растрату, княгиня упросила княжну дать ей яду. Как ни нелепо было это предположение, но неудовлетворенное любопытство многих обывателей начало допускать и его.
Вызванный к следователю, Николай Леопольдович объяснил, что по делу об отравлении князя Александра Павловича он ничего не знает, так как, если припомнит и сам г. следователь, он был во время совершения княжной преступления в Т., где провел два дня, и прибыл в Шестово, когда князь уже лежал мертвый в кабинете. Относительно отравления княгини он также не может показать ничего, так как приехал из Москвы вечером, когда она уже лежала на столе.
Свидетель, говоря это, прослезился.
— Я состоял семь лет поверенным покойной, — продолжал он, — но роль моя была чисто пассивная, я исполняя лишь по ее указаниям и под ее наблюдением разного рода поручения и денежные обороты. Даже советам моим не следовали: так, я отговаривал княгиню поместить чуть не большую половину своего состояния в акции Ссудно-коммерческого банка, но она не только приобрела их на триста две тысячи, но даже уговорила княжну поместить в эти же бумаги все двести тысяч, доставшиеся ей после смерти сестры Лидии. Конечно, они обе потеряли все. В опекунские дела княгини я и не вмешивался, она вела их сама, и лишь по ее широкой жизни в Москве, по безумным тратам я стал догадываться, что дело с опекой не ладно, и поспешил отказаться от доверенности и сдать находившиеся у меня на руках суммы, в чем и имею собственноручную расписку княгини.
Николай Леопольдович предъявил следователю расписку.
— Вы были поверенным обвиняемой?
— Да, но по ее доверенности я утверждал лишь ее два раза в правах наследства, после ее отца и сестры, и был ее представителем, как гражданской истицы, в деле банка. Денежными же ее делами я не заведывал, кроме некоторых переводов в Париж ее поставщикам, которые я делал по ее поручению.
— Зачем вы прибыли в Т.? — спросил следователь.
— Несмотря на отказ мой быть поверенным княгини, — отвечал он, — мотивированный весьма благовидно моим неожиданным скорым отъездом из Москвы на неопределенное время по делам, мы остались с ней друзьями. Она созналась мне, что дела ее, как опекунши, страшно запутаны, и просила меня приехать в Т. помочь ей в них разобраться. Я обещал, но задержанный делами не мог приехать утром и дал ей телеграмму, что буду с вечерним поездом.
Следователь вполне удовлетворился этим объяснением. Наконец «судный день» для княжны настал. Маленькая зала Т-ского окружного суда не могла вместить всех желавших присутствовать на выдающемся процессе, хотя интерес его много уменьшился, когда узнали, что подсудимая отказалась иметь защитника. В залу впускали по билетам. Ее почти всю заняло избранное общество города Т. Масса публики, не добывшей билетов, толпилась на лестнице суда, в приемной и даже на улице, у т-ских присутственных мест. Судьи заняли свои места и дело началось. С опущенной долу головою, повязанною белым платком, в арестантском халате, медленно, в сопровождении двух солдат с ружьями, вошла в залу и заняла свое место на скамье подсудимых княжна Маргарита Дмитриевна Шестова. В публике произошло движение, все старались поближе рассмотреть ее. Знавших ее поразила ее страшная худоба. Начался выбор присяжных заседателей и они, избрав старшину, заняли свои места.