В тине адвокатуры
Шрифт:
— Напротив, мне очень хочется в деревню, подышать чистым воздухом, а то этот пыльный парк мне надоел.
— Вы собираетесь затворничать, княгиня? — усмехнулся Гиршфельд. — Мне очень жаль.
— Вам? — обратилась она к нему.
— Я собирался погостить у вас и думал повеселиться на ваших деревенских праздниках.
— Я всегда буду рада видеть своих добрых знакомых.
— О, в таком случае я покоен, таких добрых знакомых, как я, соберется целый дом и ваше затворничество превратится в ряд празднеств.
Княгиня улыбнулась.
Сборы княжны были недолги.
— Вы мне, конечно, телеграфируете о выезде, — обратилась она к тетке при прощаньи, — я приеду вас встретить на станцию.
— Непременно, непременно!
— Вы намерены остановиться тоже у Фальк?
— Нет, я остановлюсь в гостинице, к чему стеснять себя и их.
На губах Маргариты Дмитриевны появилась довольная улыбка, Гиршфельд ждал ее на Рязанском вокзале и напутствовал советами и указаниями. Проводив ее, он отправился к Зинаиде Павловне. Было около десяти часов вечера.
— Я свободен целый вечер и решил посвятить его тебе, если ты располагаешь остаться дома, — сказал он, войдя в ее будуар.
— Конечно, я располагаю и очень рада! — оживилась она. — Будешь пить чай?
— Пожалуй.
Княгиня позвонила и приказала подать чаю.
За чаем он старался превзойти даже ее в нежности.
Она сияла.
— У меня будет к тебе большая, большая просьба, — обратился он к ней.
— Какая?
В голосе ее послышались тревожные нотки.
Это не ускользнуло от его внимания, он улыбнулся.
— Освободи меня от твоих и личных, и опекунских дел, пусть я останусь для света твоим добрым знакомым, для тебя же по-прежнему боготворящим тебя человеком.
— Почему у тебя явилась такая мысль и что привело тебя к такому решению? — окинула она его пытливым взглядом.
— Безграничная любовь к тебе, моя дорогая!
Он, расхаживавший до тех пор по комнате, подсел к ней на кушетку.
Она глядела на него вопросительно.
— За последнее время я заметил, — прости меня, моя ненаглядная, — я буду говорить правду, что эти дела, эти денежные расчеты омрачают даже те светлые для меня, по крайней мере, минуты, когда мы бываем одни, что ты из-за них переменилась ко мне. Я боюсь, что они в конец погубят мое, я даже не смею сказать «наше», счастье.
— Ты ошибаешься! — вспыхнула она, но не выдержала его взгляда и потупилась.
Она должна была сознаться, что он прав.
— Пусть так, — продолжал он, — дай Бог, чтобы я ошибался, но в наших дорогих для меня отношениях я не желал бы и этого. Я не хочу, чтобы даже ошибочные мысли омрачали их.
— Значит, ты отказываешься быть моим поверенным?
— Да, но я не перестану быть для тебя тем, что я есть — другом, советником. Я хочу лишь устранить между нами всякие денежные расчеты.
— Но ты обещал, поправить… мои дела… — робко, чуть слышно проговорила она.
— Они поправлены. Неужели ты думаешь, что иначе я решился бы отказаться от их ведение? — смело и прямо поглядел он ей в глаза.
— Ты не шутишь? — с нескрываемою радостью спросила княгиня.
— Я никогда не шучу в делах. Разрешенная тобой спекуляция с капиталом твоего сына была очень счастлива, купленные мною на его деньги бумаги поднялись в цене; я, кроме того, за последнее время счастливо играл на бирже. Подведя сегодня утром итоги, я могу сообщить тебе, что не только весь капитал и доходы князя Владимира в целости, но я имею полную возможность возвратить тебе те триста две тысячи, которые ты потеряла по моей оплошности на акциях Ссудно-коммерческого банка и пятьдесят тысяч, заплаченные тобою за меня Маргарите Дмитриевне.
Княгиня смотрела на него нежным, благородным взглядом.
— Капитал и доходы князя, — говорил, между тем, он, — ты, обратив в государственные бумаги, сдашь от греха в дворянскую опеку. На проценты же с твоего капитала, помещенного мною в верных бумагах, будешь жить совершенно спокойно. Эти проценты составят ежегодный доход в тридцать тысяч. Я думаю довольно?
— Конечно, конечно, за глаза, я не трону капитала и на днях же совершу завещание в твою пользу! — радостно заявила она.
— Нет, ты этого не сделаешь.
— Почему?
— Чтобы не огорчать меня. Повторяю тебе, что я не хочу, чтобы у кого-нибудь из нас была даже мысль о деньгах, дела мои идут, слава Богу, хорошо, на мой век хватит, а тебя… тебя я не переживу.
Она заключила его в свои объятия и порывисто, страстно начала целовать.
— Милый, хороший, ненаглядный!
— Итак, этот вопрос решенный. Я попрошу тебя никогда и не возвращаться к разговору о завещании, у тебя, во-первых, есть законный наследник, а во-вторых, тебе еще очень и очень равно думать о смерти. Разговор этот для меня тяжел. Не правда ли, ты не вернешься к нему?
— Никогда, никогда, дорогой мой, даю тебе слово!
— Вместо этого я попрошу тебя исполнить две мои просьбы.
— Хоть десять, говори, нет, верней, приказывай, я раба твоя! — прижалась к нему она.
— Во-первых, я попрошу тебя, чтобы моя полная сдача тебе дел и денег осталась тайной между нами и в особенности от княжны Маргариты Дмитриевны, так как уплатить ей в настоящее время полтораста тысяч я не могу, а она, узнав, что я рассчитался в тобой, может снова затеять историю.
— Да, от нее это, пожалуй, станется, — задумчиво сказала она.
— И даже наверное. Значит, ты понимаешь насколько моя просьба основательна.
— Понимаю и, конечно, свято исполню ее.
— Вторая просьба может показаться тебе нелепой фантазией, но я заранее умоляю тебя именем нашей любви исполнить этот мой, если хочешь, даже каприз.
Он остановился, как бы в нерешительности.
— Говори, говори, для тебя я исполню все? — со страстью в голосе сказала она.
— Я сдам тебе все дела, расписки и деньги в Т.
— Мы поедем вместе! — перебила она.