В тине адвокатуры
Шрифт:
— Рад стараться, — осклабился Николай Ильич и стал прощаться.
После его ухода Николай Леопольдович оделся. Начался прием, а по его окончании он поехал в «Кабинет совещаний и справок», помещавшийся в одной из отдаленных улиц Москвы. Приказав своим лошадям проехать за ним прямо в окружный суд, он нанял извозчика. Подъехав к неказистому деревянному домику он не вошел в подъезд, над которым красовалась вывеска «кабинета», а проскользнул в калитку, ведущую во двор.
Поднявшись на лестницу черного хода, он постучал в обитую зеленой клеенкой
На его стук дверь отпер сам Андрей Матвеевич Вурцель, уже пожилой человек, с седыми щетинистыми усами и небритым несколько дней подбородком, одетый в засаленный военный сюртук без погон.
Посещение Николая Леопольдовича с заднего крыльца, видимо обычное и нередкое, ничуть не удивило Вурцеля.
Он почтительно принял блестящего адвоката и проводил его в комнату, служившую ему кабинетом и спальней, плотно притворив дверь, ведущую в переднюю половину квартиры, где помещалась контора.
Гиршфельд, сбросив свою дорогую шубу на постель Андрея Матвеевича, в коротких словах объяснил ему цель своего посещения и предстоящую ему деятельность по скупке акций лопнувшего банка.
Вурцель серьезно выслушал Николая Леопольдовича. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он не выразил ни малейшего удивления странной фантазии своего патрона.
— Хорошо, это нужно будет аккуратно оборудовать! — ответил он деловым тоном.
— Пожалуйста, уж постарайтесь! — пожал ему на прощанье руку Гиршфельд и, накинув шубу, вышел тем же путем.
В числе экипажей, стоявших на круглом дворе здания судебных установлений, стояли уже и его американские сани. В суде он старался и сам распространять известие, что по акциям лопнувшего банка получить будет ничего нельзя. Он с удовольствием узнал, что почти все разделяют это мнение. Разговор коснулся потерпевших лиц, имевших капитал именно в акциях. Он назвал своих доверительниц и крупную сумму их потери. Это произвело сенсацию между адвокатами. Они с завистью посматривали на поверенного таких крупных потерпевших. В числе потерпевших назвали, между прочим, директора реального училища Константина Николаевича Вознесенского, потерявшего на акциях около двадцати тысяч.
— Это потеря части нажитых упорным и усидчивым трудом денег, — заметил рассказчик.
Гиршфельд посмотрел на часы. Был второй час в начале. В голове его мелькнула мысль. У него явилось страстное желатине купить потерянное расположение этого человека. Он не допускал и мысли, чтобы что-нибудь на свете было не покупное. Сознание, что этот, когда-то протежировавший ему, его бывший учитель брезгливо отвернулся от него и при встрече обдаст его как бы ледяною водою холодной сдержанностью, до боли уязвляло его самолюбие. Он понимал, что этот человек имеет на то свои уважительные причины, зная мутный источник его настоящего благосостояния, его жизненного успеха, и это усугубляло горечь этого сознания. Хотя ему не пришлось ничем убедиться, что Константин Николаевич каким-нибудь лишним словом выдал известную ему тайну успеха
«Я предложу ему половину номинальной цены за эти ничего не стоящие бумаги. Не будет же он так глуп, что откажется!» — размышлял он, выходя из суда и садясь в сани.
Он приказал кучеру ехать на Мясницкую.
«Раз он согласится и продаст мне акции, он поймет, что я сделал это единственно из расположения к нему, из бескорыстного желания деликатно принять на себя половину потери им трудовых денег, из благодарности за прошлое. Он оценит это, и этот великодушный поступок с моей стороны не позволит ему говорить обо мне дурно, если бы даже у него явилось это желание. Он будет куплен сделанным ему благодеянием».
В этих размышлениях он и не заметил, как пара его рысаков повернула на двор реального училища.
XVII
Неподкупный
Входя в подъезд училища, у Николая Леопольдовича мелькнула мысль о той разнице, которая была в его настоящем визите и визите к тому же Вознесенскому четыре года тому назад. Тогда он шел за благодеянием, теперь он сам являлся благодетельствовать. Самодовольная улыбка мелькнула на его губах. Он небрежно кинул тому же швейцару училища:
— Константин Николаевич дома?
Вознесенский оказался дома. Тот же, как и тогда, так по крайней мере ему показалось, лакей, выбежав на звонок швейцара, проводил его в знакомую уже нам приемную и попросив подождать, побежал доложить о посетителе. Николай Леопольдович остался ждать.
Он сел в тоже кресло, на котором четыре года назад гадал на пальцах о том, даст ли ему взаймы Константин Николаевич шестьсот рублей. Он вспомнил об этом обстоятельстве и улыбнулся.
«Теперь я приехал подарить ему чуть не десять тысяч. Загадать разве, возьмет, или не возьмет?»
Он загадал. Пальцы, как и тогда, не сошлись.
— Какое ребячество! — сказал он вслух.
В голосе его, однако, послышалось смущенье. Константин Николаевич не проявлялся. Он стал пристально смотреть на опущенную портьеру двери кабинета. Из этой самой двери, четыре года тому назад, впервые он увидел выходящею княгиню Зинаиду Павловну Шестову. Ему так живо представилась эта сцена, что он машинально вскочил с кресла и отошел в амбразуру окна, как это сделал тогда. Константина Николаевича все не было.
Гиршфельд стал нервно расхаживать взад и вперед по приемной, то садился в кресло, то снова вставал.
Наконец, портьера зашевелилась, поднялась и на пороге двери кабинета появился Вознесенский. С любезной, но холодной улыбкой на губах он сделал несколько шагов к Гиршфельду, смотря на него вопросительно-недоумевающим взглядом своих выразительных глаз и подал ему руку.
Тот крепко пожал ее, но не ощутил ответного пожатия.
— Чем могу служить? — указал он ему рукой на кресло. Прошу садиться.