В тине адвокатуры
Шрифт:
Таков был репортер Петухов.
На всех встречавшихся с ним первый раз Николай Ильич своей фигурой, своим внешним обликом производил впечатление человека, прошедшего, как принято говорить, огонь и воду и медные трубы. Это первое впечатление и не было ошибочным. До того времени, когда он сам пристегнул себя к русской журналистике, сначала в качестве газетного отметчика полицейских происшествий, а затем кропателя сценок, рассказов и даже фельетониста, Петухов прошел массу разнообразных специальностей, перепробовал много разнородных занятий. Начал он свою карьеру сидельцем питейного заведения во времена канувшего в вечность откупа, содержал потом, сколотив на этой скромной должности небольшой капиталец, свой маленький трактир, но прогорел вскоре на этом предприятии. От юности своей любил Николай Ильич водить компанию с ученою молодежью и эта-то ученая молодежь; — студенты, сообщившие некоторый лоск и даже некоторую долю знаний любознательному сыну народа, помогли ему выпустить в трубу его скромное заведение, где им был открыт широкий кредит, который они, само собою разумеется, не оправдали. В Москве было много лиц судебного персонала и присяжных поверенных, которые во времена своего студенчества водили с Петуховым компанию и были виновниками быстрого закрытия его трактирчика. Около года провел Николай Ильич в страшной борьбе с наступившей нищетой. К этому времени относится и эпизод из его жизни, о котором он не любил вспоминать. Он, под гнетом безвыходного положения, решился изображать в одном из балаганов под Новинским на маслянице дикого человека, причем загримированный индейцем, на глазах публики глотал живую рыбу, терзал и делал вид, что ест живых голубей. Какая-то пьяная купеческая компания случайно разоблачила обман, сильно избила доморощенного индейца, а затем накачала его водкой на мировую, и с тех пор среди купечества за ним осталась кличка «живоглот», за которую он очень сердился. К концу этого злополучного года, он решился сделаться литератором. Он начал писать мелкие заметки из московской жизни и в особенности из нравов знакомого ему, по прежней деятельности, серого московского купечества. Написал и издал даже томик своих «питейных» стихотворений. Он обладал природной наблюдательностью, писал языком понятным для массы и имел среди выходящих из нее невзыскательных читателей сравнительный успех. Это был своего рода самородок и самородок не без таланта.
Одним из препятствий на избранном им литературном поприще служила его полуграмотность. Остряки рассказывали, что он в слове «еще» ухитрялся делать четыре ошибки и писал «есче». Ненавистную ему букву «е» он на самом деле совал всюду, и даже слово «пес» писал через нее, что послужило поводом для одного московского юмористического журнала ответить ему в почтовом ящике: «собаку через „е“ пишете, а в литературу лезете». Николай Ильич, однако, не унывал, а лез и влез. Много терний пришлось ему встретить и на этом новом пути. Обличенные им купцы не оставались в долгу и не раз бивали они «литератора», мазали ему лысину горчицей и проделывали с ним всевозможные штуки, подсказанные пьяною фантазией расходившихся самодуров. Николай Ильич стоически переносил эти «неприятности писателя» и шел неуклонным путем обличений.
Купцы присмирели, стали даже его побаиваться и охотно платили ему контрибуцию под угрозой магического слова: «пропечатаю». Юная, едва окрепшая гласность была тогда еще для многих страшным пугалом. Это было темное прошедшее Николая Ильича.
В то время, к которому относится наш рассказ, Петухов был уже фельетонистом, хотя и не покидал выгодной репортерской деятельности. Он издал книжку своих рассказов и имел довольно громкое имя в газетном мире, сделался заправским литератором, что, впрочем, не мешало ему собирать дань с купечества, но сравнительно более крупную. На Нижегородской ярмарке, которую он посещал ежегодно, с ним случались, как носились слухи, подчас прежние «неприятности» и дружеские столкновения между ним и обличаемыми, но они кончались выгодным для «литератора» примирением и не предавались гласности. Купцы любили Николая Ильича. Он подходил к их пьяным вкусам, умел позабавить компанию. Вся Москва была ему знакома. Со всем купечеством, со всей полицией он был на дружеской ноге.
Светлою чертою в личности Николая Ильича была его любовь к семье, состоящей из знакомой нам жены и двух детей, сына и дочери, из которых первый учился в гимназии. У него же жила свояченица, сестра жены, старая дева, заведывающая его маленьким хозяйством, так как его жена была болезненной женщиной, постоянно лечившейся.
Николай Ильич нес все свои доходы в дом, отказывая себе, во всем, даже в приличном костюме. Доходы эти были не из крупных, а потому Петухов не брезговал заработать лишний рубль и на других, до литературы отношения неимеющих, делах.
Заветною его мечтою было сделаться когда-нибудь «ледахтором», как своеобразно произносил он это слово.
XVI
Странное поручение
— Будущему редактору! — приветствовал Николая Ильича Гиршфельд, протягивая руку из-под одеяла.
Он знал его слабую струнку.
Тот сложил губы в почтительную улыбку и благоговейно дотронулся до руки адвоката.
— Николаю Леопольдовичу, как ваше драгоценное?
— Ничего, живем хорошо, ожидаем лучше.
— Подавай вам, Господи. По делу-с изволили требовать?
— Да, по делу, по большому делу.
— Все, что в силах, сделаем. Для вас, вы знаете, в огонь и в воду.
— Знаю, знаю, и кажется, меня нельзя упрекать в неблагодарности и на будущее время я плательщик хороший.
— Истинное слово сказали. Отсохни у меня язык, если я осмелюсь противоречить.
— Проведете это дело хорошо и вам будет хорошо.
— В чем же дело-то-с? — навострил уши Петухов.
— Мне надо добыть акций Ссудно-коммерческого банка иа пятьсот две тысячи рублей.
Николай Ильич вытаращил глаза.
— Это вам зачем же-с? Ведь они теперь медного гроша не стоят.
— Надо. Если говорю, значит надо.
Петухов задумался.
— Купить хотите? — вопросительно поглядел он.
— Ну, да, конечно, купить, но только купля купле рознь. Если я объявлю, что намерен купить акций на полмиллиона, то дела рухнувшего банка могут поправиться и ничего не стоящие сегодня бумаги, завтра пойдут в гору.
— Пожалуй, что так! — согласился Николай Ильич.
— Конечно, так, но этого мне не надо. Мне желательно приобрести их по возможно сходной цене. Смотря по цене, вы получите с каждой штуки комиссионные — я уж не обижу. В счет могу дать вперед сотняжку.
Петухов просиял было, но вдруг лицо его омрачилось.
— Задача не легкая, — покачал он головой, — как приступить к делу и не придумаешь.
— С умом, батенька, приступить надо, под строгим секретом. Прежде всего протрубить в газетах, что акции эти ничего не стоять, что по ним не будет ничего получено, а потом понемногу начинать скупать, направляя желающих продать к Вурцелю. Он в своем кабинете эти дела и обделает. Знакомство у вас есть. Каждого продавца надо припугнуть, чтобы он держал эту продажу в тайне, а то-де собьют цену. Теперь благо еще паника не прошла. Поняли?
— Понял-с, понял-с, и золотая у вас голова-с! — улыбался во весь рот Николай Ильич.
— Значит, по рукам.
— По рукам-с! — протянул он ему свою красную руку. Тот ударил по ней своею.
Лакей внес чай и удалился.
Петухов сидел на кончике стула и пил с блюдечка, по-купечески. Он, видимо, погружен был в обдумывание порученного ему дела.
Николай Леопольдович, наскоро выпив свой стакан, вскочил с постели, надел шитые золотом туфли, накинул бархатный темно-синий халат, вынул из под подушки связку ключей и прошел в кабинет.
От задумавшегося Николая Ильича не ускользнул звук отпираемого железного шкафа и шелест ассигнаций. По его лицу разлилась довольная улыбка. Замок шкапа щелкнул и в спальне снова появился Гиршфельд.
— Вот вам и авансик! — подал он Петухову радужную.
— Очень вам благодарен! — вскочил тот на ноги и даже присел от удовольствия.
Быстро спрятал он бумажку в боковой карман сюртука.
— Так действуйте осторожно, но возможно скорей… — заметил Гиршфельд тоном, дающим знать, что аудиенция кончена.