В тупике бесконечности
Шрифт:
Он находит в себе силы подняться и осмотреться. Он в каком-то тоннеле. Мрачный и длинный тоннель тянется, тянется, тянется… Слышен вой мотора холодильной установки, кое-где горят одинокие лампы, заключенные в проржавевшие решетчатые плафоны. Бетонные стены покрылись инеем, с покатого потолка капает конденсат.
Кап-кап-кап…
Холод.
Он смотрит под ноги: вода практически сразу замерзает, на ней видны странные узоры. Похожи на те, что Ира так любит показывать на голограммах. Он вспоминает название – марсианские глифы. Он ненавидит Марс и все, что с ним связанно,
С трудом ступая по обледеневшему полу, он идет вперед. Ноги в ботинках скользят на льду, приходится хвататься замерзшими пальцами за стену, чтобы удержать равновесие. Каждый шаг отнимает полжизни.
Крик прорезает тишину и отдается эхом в тоннеле. Он останавливается, прислушивается. Кричит женщина – истошно, надрывно. Ее голос полон боли. Ее крик мешается с его собственным, и он бежит вперед. Ноги скользят, он падает, разбивает нос об пол.
Холод снова побеждает.
Кровь течет по подбородку тонкой теплой струйкой. Он хочет ее утереть рукавом куртки, но не может – ткань вконец задубела. На его бровях и ресницах иней, зубы стучат так, что кажется давно раскрошились.
Ад - это не пламя. Ад - это лед.
Он идет дальше. Он вспоминает: тоннель – это гигантский холодильник, где когда-то складировали продукты на случай войны, а сейчас тут пусто. Теперь в темноте искусственной ночи бродит чудовище. Хищник – огромный, жестокий по своему нраву – тащит людей во мрак одного за другим, разделывает на филе и хранит свою пищу в холодильнике. Чудовище зовут Матиас Джонованни. Он точно помнит его имя, помнит, что должен его выследить. Должен остановить.
При каждом вздохе изо рта вырывается пар. Нюх обострился: пахнет морозом и свежепролитой кровью. Снова слышится душераздирающий женский крик. Он бежит на звук. Достает пистолет, сжимает рукоятку, с трудом снимает предохранитель и морщится от боли – кожа примерзла к стали. Он просовывает негнущийся палец под скобу и видит на своей куртке нашивку: «Бестужев Е.В. стажер». Он ищет здесь Юлю.
Холод неспособен перебить запах крови, он взял след и быстро нашел проклятое место. Юля распята на обледеневшем столе. Ее руки и ноги прибиты к столешнице большими ржавыми гвоздями, ее живот располосован. Матиас склонился над ней. Он ковыряется в молодой свежей плоти, аппетитно чавкает и что-то напевает себе под нос.
Матиас слышит его приближение. Чудовище не может этого не услышать.
Юля кричит от боли. Матиас хватает ее, буквально сдирает со стола, кровь хлыщет в разные стороны. Матиас прикрывается Юлей, как живым щитом.
– Отпусти ее! – собственный крик кажется Егору жалким писком. – Отпусти, чертов ублюдок!
– Только если расскажешь… - рычит Матиас и слизывает с виска Юли каплю крови.
– Что я должен рассказать?! – не понимает он. Пистолет в руке дрожит.
– Где артефакт? Как выйти на «Анти-ген»?
– Отпусти ее! – голос срывается на визг.
– Говори, - приказывает Матиас. – Ты ведь знаешь, что будет потом. Ты выстрелишь в меня, но попадешь в нее… Хочешь пережить все снова? Говори!
Ему незачем говорить. Он уже знает, что
– Ну же! – ревет Матиас. – Отвечай на вопросы!
– Катись к черту, - шепчет он и приставляет пистолет к собственному виску. Выстрел.
ЗАГРУЗКА…
В этот раз после возвращения болело все тело: голова, руки, ноги, даже кончики волос - и те ныли. Егор кое-как открыл глаза, к лицу льнуло что-то прохладное, не сразу он понял, что это кислородная маска, а сам он лежит на медицинской кушетке.
– Кризис миновал. Состояние стабильное, - сказала доктор, и повернулась к нему, чтобы отсканировать биочип. – Вам легко дышать, Егор?
Бестужев кивнул. Тогда доктор сняла с него маску, в нос тут же ударил едкий запах медикаментов и дезинфектора. Окинув взглядом палату, Егор пришел к выводу, что он не в больнице, а в медицинском отделении Комиссариата, потому как на окне была решетка, дверь бронированная, снаружи, скорее всего, приставлена охрана. В палате кроме доктора находились Кротов и Данилевич. С протяжным стоном Егор откинулся на подушку, одноразовая пижама на нем зашелестела, как бумажная.
– С ним можно говорить? Мозги не сварились? – с усмешкой спросил Кротов.
Доктор покачала головой.
– Такие погружения опасны. Не знаю, что случилось в виртуальной реальности, но мы с трудом его вернули. Не надо давить. Говорю это как врач.
Комиссар Данилевич улыбнулся, посмотрел на врача из-под прямых черных бровей:
– Не волнуйтесь, доктор, ничего с пациентом не станется. Мы просто немного поговорим. Оставьте нас.
Окинув его недоверчивым взглядом, врач вышла. Комиссар обернулся к Егору:
– Бестужев, ты совсем спятил? – рявкнул он. – Зачем было выносить себе мозги?!
– Потому что я не буду играть в ваши игры. Обломитесь. Или действуйте по закону, или вообще ничего не получите.
– Что? Надоело терпеть боль, Егор? – развязно спросил Кротов. – Ты можешь это прекратить. Физические и душевные терзания можно остановить. Скажи нам то, что хотим знать, и все закончится. Поверь.
– Вам мало стандартного конструкта? – хмыкнул Егор. – Теперь вы ковыряетесь в моем подсознании и пытаетесь выудить то, что меня сломает? Хрена с два. Повторяю для тупых: я требую соблюдения своих прав. Я должен надеть белое и доказать свою невиновность в Белой комнате. Так гласит Закон.
Комиссар прицокнул языком:
– Нет, Бестужев. Для таких, как ты – для убийц и террористов, ставящих под угрозу жизни граждан Федерации, закон меняется, ужесточается. Подумай о сделке. Советую как комиссар.
Он хотел еще что-то добавить, но спокойствие медблока нарушил визг сирены - сработал сигнал тревоги. Данилевич и Кротов встревожено переглянулись и, не сговариваясь, выскочили из палаты. Оставшись в одиночестве, Егор попытался встать с койки – вышло с трудом. Его шатало от лекарств, босые ступни холодила напольная плитка, а правая рука оказалась пристегнута наручником к поручню кушетки.