В зеркалах
Шрифт:
Джеральдина присела к столу, налила немного в два стакана и один протянула Рейни. К собственному удивлению, он выпил виски залпом. Джеральдина улыбнулась и снова налила ему.
— Я не напрашиваюсь на откровенность, детка, — сказала она. — Я просто стараюсь помочь. Чего вы хотите от Рейнхарта? Что он должен для вас сделать? Ведь что бы это ни было, он этого все равно не сделает.
— Я хотел поговорить с ним, — сказал Рейни. — Узнать у него про некоторых людей.
— И не думайте. Он вам ничего сказать не может. Еще никому не удавалось получить от Рейнхарта
— Да, конечно, — сказал Рейни. — Собственно, Рейнхарт уже все мне сказал в прошлый раз.
— Он иначе не может, вы понимаете?
— Понимаю, — сказал Рейни.
— А кто этот человек в кабинете, которого вы хотите прикончить?
— Лицо, облеченное властью, — медленно сказал Рейни. — Его власть можно измерять страданиями, как землю измеряют акрами. Когда я увидел его и понял, что именно означает его власть, мне захотелось его потрогать, потому что он физически ее излучал.
— Господи, — сказала Джеральдина.
— Мне было дано увидеть этого человека по-особому. Я узнал его и понял по-особому. Вам это ясно?
— Нет, — сказала Джеральдина.
— Ну, мне было известно, что сделал этот человек и что он продолжает делать. И когда я увидел его, я сразу понял, почему он это делал и почему не мог не делать.
— А. — Джеральдина покачала головой и выпила еще виски.
— Когда-то существовала теория, — сказал Рейни, — про Луну. Один человек верил, что Луна питается человеческими мыслями. Он утверждал, что человечество невежественно и его раздирают смуты потому, что Луна пожирает эманацию человеческого разума [90] .
90
Ср.: «Так, эволюция человечества, превышающая известный уровень, точнее говоря, некоторый процент, может оказаться роковой для Луны.В настоящее время Луна питаетсяорганической жизнью, питается человечеством. Человечество — это часть органической жизни; следовательно, человечество представляет собой пищудля Луны. Если бы все люди стали слишком разумны, они не захотели бы, чтобы их поедала Луна» (Г. Гурджиев. Цит. по: Успенский П. Д. В поисках чудесного: Фрагменты неизвестного учения).
— Я этому не верю, — сказала Джеральдина и посмотрела на него. — А вы?
— Нет-нет, — сказал Рейни, энергично помотав головой, — конечно нет. Но я верю, что среди нас есть люди, которые могут жить, только питаясь страданиями. Я верю в это потому, что я видел в служебном кабинете человека, который живет чужой болью, и я сообразил, что не он один такой, понимаете? Он не может быть единственным.
Джеральдина посмотрела на него:
— Ну и что же вы думаете делать?
— Не знаю. Видите ли, я был болен. Я совсем рассыпался. Я был искалечен и постепенно утрачивал связь с людьми. Я оторвался от жизни. Так что не знаю. Но что-нибудь сделаю.
Джеральдина
— Лучше и не пробуйте, деточка. Вы же младенец, миленький. Вас сотрут в порошок.
— Вы знаете, что я думаю? — сказал Рейни, улыбаясь ей. — Я думаю, в этом теле нет ничего, что они могли бы отнять у меня.
Джеральдина поглядела на его лицо и покачала головой.
— Я умру. Только это они от меня и получат.
— Я готова умереть хоть сию минуту, — сказала Джеральдина. — Но я не хочу, чтобы меня убили. Я и подумать об этом не могу.
— Скажите мне одно, — попросил Рейни. — Откуда у вас на лице эти шрамы?
— Видите ли… один человек меня порезал.
Она чувствовала, что должна сказать ему правду. Она смотрела, как он встал и отошел в угол.
— Подойдите ко мне, — попросил он.
Она встала, открыв рот, и подошла к нему.
— Я торжественно заявляю, что в этом теле нет ничего, чем можно было бы мне повредить. Когда я увижу, как пьют кровь моего брата, я восстану против этого.
— Аминь, — вырвалось у Джеральдины.
— Если меня посадят в тюрьму, закуют в кандалы, отправят в сумасшедший дом, окунут ногами в смолу, разорвут мое тело веревками, отнять у меня ничего не смогут.
— Аминь, — сказала Джеральдина.
— Хоть я и один. Пусть я один.
— Хвала Тебе, Боже, — сказала Джеральдина.
— Дайте посмотреть на ваше лицо, — попросил Рейни.
Она подняла голову и взглянула ему в глаза, — казалось, в них совсем не было жизни.
— Вы верите, что, оставив на вас мету, они оставили и на мне? Когда они ломают жизни, они ломают и мою. Их бомбы разрушают меня. Когда людей вешают, вешают и меня. Когда порют женщин, порют и меня.
— Верю, — сказала Джеральдина.
— Хотя слабая жизнь моя погибла, я встаю против них и не сверну с пути.
— Хвала Тебе, Боже, — сказала Джеральдина.
— Хоть я и один, — сказал Рейни.
— Аминь! Хоть ты и один.
Она стояла с закрытыми глазами, а он обнял ее с пугающей силой, так что она не могла вздохнуть. Спина его под ее рукой была худой и костлявой, казалась почти бесплотной. Дрожа, она прильнула к нему, а он поднял ей голову и поцеловал с бесстыдной жадностью — и это было счастье. Это было как любовь.
Его руки бродили по ней, и она плакала, прижималась к нему и слушала стук его сердца.
— Хоть я и один, — сказал Рейни.
— Один, — прошептала Джеральдина. — Невыносимо. Невыносимо.
— Живи, — сказала она ему. — Не умирай.
В слезах она обнимала его почти с такой же силой, как он ее. Он целовал ей шею, волосы, уши. Он взял ее лицо в ладони и целовал шрамы.
Он долго целовал шрамы; он отнял ладони и провел пальцами по белым шнуркам на коже, словно хотел войти в ее раны или взять их на себя.
Джеральдина посмотрела на него — глаза его были так же пусты, как раньше, и устремлены на шрамы. Глядя ему в лицо, она очень мягко попыталась отстраниться. Он крепко держал ее одной рукой, а другой водил по шрамам.