В зеркале забвения
Шрифт:
— Да нет, — ответил Незнамов. — Я уже здесь привык.
Дни стояли чудные. Незнамов с Зайкиным уговорились посетить Союз писателей.
Пошли пешком. По Лиговке, мимо Большого Концертного зала. Оглянувшись назад, на площадь Восстания, Зайкин вздохнул:
— Когда я вернулся из армии, на площади еще стояла церковь. Говорят, любимая церковь академика Павлова, Ивана Петровича, того самого, который поставил памятник собаке в Колтушах.
— А разве он был верующий? — удивился Незнамов.
— Очень многие ученые верили и верят в Бога.
— Неужели?
— Есть даже такие, которые математически, теоретически доказали его существование.
— Интересно…
Почуяв нотки недоверия в репликах Незнамова, Зайкин заговорил напористо:
— Вокруг нас тысячи вещей, явлений, которые современная наука просто не может объяснить или же объясняет неуклюже, примитивно… Что такое человек с точки зрения науки? Результат эволюции, постепенного превращения его из обезьяны в разумное существо. Но только один человеческий глаз — это необъяснимое чудо! Если собрать всю современную техническую и научную мощь, создать далее близкое подобие человеческому глазу невозможно! А человеческий разум, психика? Вы слышали, как недавно Гарри Каспаров победил самый мощный компьютер? И это в шахматной игре, хотя игре интеллектуальной, но механической!
— В принципе я согласен с вами, — сказал Незнамов. — Но я столько написал о преимуществах материализма, что сразу отказаться от своих взглядов не могу.
— Но это ведь не ваши взгляды, — сказал Зайкин. — Они приобретенные, а если точно сказать — навязанные нам. Как нас учили, так мы и думаем.
— У нас ведь выбора не было, — уныло ответил Незнамов. — Интересно, каково человеку вообще неученому, тому, кто сам до всего доходил?
Зайкин довольно долго думал, а потом решительно сказал:
— Такого человека попросту нет!
— А дикие племена?
— У них уже есть своя философия. Так называемые первобытные люди не рождались в полной изоляции, на пустом месте. У них уже была своя история, свои легенды и сказания, шаманские обычаи. Так что, друг мой, человек никуда не мог деться…
— Только Маугли, — уныло произнес Незнамов.
Они прошли мимо огромного серого здания, известного народу как «Большой дом», зловещая его история как штаб-квартиры Ленинградского КГБ была широко известна даже тем, кто никогда непосредственно не сталкивался с этим учреждением.
Свернув налево, на улицу Шпалерную, бывшую Воинова, очутились перед домом, частично охваченным строительными лесами с зеленой защитной сеткой. Потеки и обшарпанная поверхность стен свидетельствовали о недавнем бедствии.
За мутным стеклом входной двери маячил сторож. Он сразу же вышел, как только увидел остановившихся двоих мужчин, и объявил:
— Директора Дома сегодня нет и не будет.
— А что у вас тут случилось? — спросил Незнамов.
— А вы разве не знаете? — удивился сторож. — Дом сгорел три года назад.
— И до сих пор не отремонтировали? — спросил Незнамов.
— Откуда у нынешних писателей деньги на ремонт? — презрительно произнес сторож. — Им бы самим не умереть с голоду, а тут ремонтировать дворец, который до революции принадлежал семейству Шереметевых… Вроде бы турки брались, приходили, сети защитные навесили, а потом куда-то пропали, видать, тоже денег не могут найти.
— А вы здесь давно работаете? — спросил Незнамов.
— Да лет двадцать… Как получил инвалидность, сюда устроился… Ах, какой здесь Белый зал был! И библиотека из резного дерева, ресторан, обшитый дубом, Мавританская гостиная, Белая, Красная гостиная! Словом, настоящий дворец был.
— Отчего же он загорелся? — спросил Зайкин. — Я как-то пропустил это событие.
— По телевизору показывали, да в газетах не раз писали, — сообщил словоохотливый сторож. — Я так думаю, что писатели сами подожгли свой дом…
— Ну уж! — заметил Незнамов.
— А что? — обиженно проговорил сторож. — Как началась перестройка да демократизация, знаете, какие тут страсти разгорелись! Писатели разделились на два, а то и три Союза, и каждая группа считала, что она главная, и претендовала на дом. Судились, дрались в ресторане… — Сторож понизил голос. — А потом, думаю, кто-то решил: а пусть никому не достанется, да и поджег…
— А нашли? — спросил Зайкин.
— Кого?
— Поджигателей.
— Да куда там! Кто их ловить будет, если убивцев не могут разыскать.
Незнамов оглядел дом. Снаружи он выглядел не очень импозантно, даже если представить его былое великолепие. Обыкновенный особняк, каких здесь, в Петербурге, десятки. Дай, видать, новые хозяева не очень берегли его…
— Вы хорошо знали писателей? — спросил он.
— А как же! — осклабился сторож. — Люди как люди, хотя среди них и странный народ попадался… Дружил я тут с одним, водолаз он по профессии. В молодости по заданию Горького ему помогли написать книгу о водолазных делах для детей, издали большим тиражом, приняли пария в Союз писателей как представителя рабочего класса и пролетариата, да больше он так и не смог ни одной строчки написать. А числился водолаз всю жизнь в писателях, выступал перед детьми, перебивался с хлеба на квас, попивал, а чтобы обратно в водолазы, в рабочий класс — ни-ни! Так и помер, бедняга, писателем… — Тут он опять понизил голос, оглядываясь на видневшийся вдали угол Большого дома.