В зеркале забвения
Шрифт:
Внизу, на длинной галечной косе, вытянувшись строго в западном направлении, между двумя водами — Ледовитым океаном и лагуной — располагались дома чукотского селения Уэлен, а вдали у горизонта небо прочерчивали какие-то антенные сооружения.
Огромное пространство рождало чувство потерянности, неожиданного одиночества и ноющей боли в груди. Каково же здесь зимой, когда все покрыто снегами и воды, окружающие галечную косу, скованы льдом? Сейчас, в конце чукотского лета, не скажешь, что здесь тепло, и, несмотря на явный штиль, о чем свидетельствовал бессильно повисший полосатый метеорологический рукав на вертолетной площадке, студеный воздух пронизывал насквозь, вызывая внутренний озноб и странное беспокойство.
Как же здесь живут люди?
Если бы не дела, остался бы на несколько дней, побродил по берегу моря, прошел под скалами по направлению к мысу Дежнева, подышал вволю этим удивительным, всепроникающим воздухом, и, быть может, тогда что-то могло и проясниться в судьбе отца, чей прах уже смешался и с этим воздухом и с этим пространством.
То, что казалось обыкновенным чудачеством, неожиданно обрело таинственную, непостижимую глубину, в которую уже, наверное, никому не заглянуть, и все это уйдет в то же небытие, как унесенный неслышным дыханием воздуха отцовский прах. И вдруг на мгновение возникло сожаление от сознания невозможности узнать о том, что ушло вместе со смертью отца, того, что, быть может, и было самым главным в уже угасшей навсегда жизни.
Какие-то крохотные, с трясущимися хвостиками пичужки сновали меж замшелых камней, перекликались тонкими, как свист, голосами, деловито скакали по кочкам, искоса поглядывая на неподвижно стоящего человека.
Хотя Станислав бывал на море и даже на круизном теплоходе «Константин Симонов» пересек Балтику, ему никогда не доводилось обозревать такого морского простора, притягивающего, зовущего, как зовет бездна человека, стоящего на краю обрыва. Отойдя на несколько шагов назад, Станислав услышал:
— Станислав Георгиевич! — Он узнал голос главы Администрации района. — Пора! Летчики торопят!
Когда он покинет это место, оборвется последняя, тоненькая, как паутинка, физическая связь с отцом. Останутся только воспоминания, которые будут блекнуть, как исчезает по утрам память о сновидениях.
Именно здесь мысли о делах отодвинулись куда-то на задний план и все думалось о смерти, о жизни, о ее странностях, неразгаданных тайнах, уходящих вместе с умершим. Как было бы здорово в последний раз окликнуть отца, услышать его мягкий, негромкий голос… Нет не было прощального слова, кроме непреклонного желания быть развеянным над этим студеным морем. Станислав увидел мертвого отца уже в морге, куда его привезли прямо с поезда, с навеки запечатанными устами и закрытыми глазами.
Вертолет поднял ветер и, низко пронесясь над тесно застроенной галечной косой, умчался в южном направлении, пересекая мелководную уэленскую лагуну.
Станислав прильнул к стеклу круглого иллюминатора, но уже не мог увидеть, как со стены двухэтажной школы сорвало белый лист и понесло в лагуну. Большие, написанные синим фломастером буквы медленно расплывались на воде: «СЕГОДНЯ В АКТОВОМ ЗАЛЕ ШКОЛЫ В 19.30 СОСТОИТСЯ ВЕЧЕР ПАМЯТИ НАШЕГО ЗЕМЛЯКА, ПИСАТЕЛЯ ЮРИЯ ГЭМО, СКОНЧАВШЕГОСЯ В АВГУСТЕ ЭТОГО ГОДА».