В зеркале забвения

Рытхэу Юрий Сергеевич

В Анадыре, в кабинете первого секретаря окружкома КПСС Кобеца, собрались подлинные хозяева Чукотки, как они не стеснялись называть себя: начальник КГБ, милиции, руководители многочисленных учреждений, среди которых соплеменником Гэмо была только председатель окружного исполкома.

— Мы все бьемся над проблемой: как отучить моих земляков от спиртного, а вот, оказывается, есть готовое решение, — рассказывал Гэмо собравшимся в просторном кабинете первого секретаря с огромными окнами на Анадырский лиман…

Слушали его молча, почти не задавая вопросов.

Когда все разошлись и в кабинете остались лишь Кобец и Юрий Гэмо, первый секретарь

недовольным и зловещим голосом произнес:

— То, что ты нам рассказал, идет вразрез с официальной информацией… Все эти сравнения уровней жизни, рассказы о жилье, о школьном образовании, оснащении охотников, о выплатах промышленными компаниями эскимосам дивидендов за нефть и газ — это капиталистическая пропаганда… Партия доверила вам, Юрий Сергеевич, такую серьезную миссию не для того, чтобы вы рассказывали нам сказки о высоком уровне жизни аборигенов Аляски.

— А что я должен делать — врать, выдумывать?

— Писатель в нашей стране прежде всего — идеологический работник, — назидательно произнес Кобец.

Ни одного очерка о современной жизни американских эскимосов Гэмо так и не удалось напечатать.

Незнамов собрался в гости. Повод был — день рождения Антонины Зайкиной. На Мальцевском рынке он приобрел большой букет цветов.

Еще с первой встречи с нездоровой и немолодой женщиной Незнамов почувствовал в ней носительницу особой, невысказанной за долгую жизнь тайны, и эта тайна странным образом соприкасалась с той, которую он носил в себе. Если Антонина была, скажем, приятельницей Николая Коравье, друга и земляка Юрия Гэмо, значит, она встречалась и с самим Юрием Гэмо? Тогда она как-то ловко ушла от расспросов. Может, тому виной было присутствие мужа, при котором, естественно, неловко предаваться воспоминаниям об увлечениях своей юности.

Но страшно даже подумать о том, что будет, если она скажет: «Да, я знала Юрия Гэмо, его жену Валентину, детей, которые родились при мне…» Куда же он тогда девался? Как она может объяснить полное, бесследное исчезновение друга и подруги молодости? Если даже она по каким-то причинам прервала это знакомство и больше не встречалась с ними после самоубийства Николая Коравье, то как объяснить то, что она больше слыхом не слыхивала о когда-то знакомом человеке, у которого выходили книги, печатались статьи, о ком говорили по радио, кто порой мелькал на экранах телевизора?

Последние дни Незнамов провел в каком-то лихорадочном состоянии. Проходя мимо стайки девушек, он старался не смотреть в их сторону, ощущая в себе и непонятную ненависть к ним, и отвращение к самому себе, к недавним своим помыслам. Так, наверное, чувствует себя человек, неожиданно бросивший пить. Он испытывает в себе недобрые чувства не только к самой бутылке, но и к тем, кто пьет.

Прошли жаркие дни, и в городе стало прохладнее, хотя о приближении осени в природе еще ничего не говорило. В скверах цвели розы, какие-то незнакомые, очевидно, специально выращиваемые городские цветы. Они и пахли как-то особенно, резко, призывно, словно стараясь привлечь к себе внимание.

Незнамов внезапно понял, что город надоел ему. Он не хотел в этом признаваться, а тем более делиться открытием, но бессмысленность нагромождения каменных строений

начала раздражать его. Он не понимал стремления архитекторов и строителей города лепить на стены каменные орнаменты, возводить шпили и башни, золотить купола храмов. Это красиво?

Почему? Почему обыкновенная сельская изба по своей архитектуре считается низкой по сравнению с Зимним дворцом? Зачем человеку эти циклопические сооружения, в которых, наверное, было холодно и сыро в слякотные прибалтийские зимы? Или это было воспоминание о заре человеческой жизни, когда стены и потолки огромных пещер терялись во мраке, и даже свет большого костра не мог достать свода?

Поднявшись на этаж, встряхнув букет, чтобы лепестки роз расправились, он нажал на кнопку звонка.

Дверь открылась моментально, словно Зайкин стоял за ней в готовности встретить гостя.

— Где именинница? — весело спросил Незнамов, проходя в тесную прихожую.

Из-за закрытых дверей в большую комнату слышался говор, звякание посуды.

Зайкин выглядел: как-то странно. Даже незаметные остатки волос на его голове, обычно аккуратно приглаженные, стояли всклокоченные.

Он с виноватым видом провел гостя не в комнату, а в крохотную кухню.

— Не знаю даже, что и сказать вам, Георгий Сергеевич, — смущенно произнес он.

— Что случилось?

— Понимаете, Антонина почему-то категорически отказывается видеть вас.

У Незнамова сдавило сердце, и он некоторое время не мог наладить ровное дыхание.

— Я так и этак ее уговаривал, выпытывал, в чем дело, а она — ни в какую… Вообще, в последнее время она стала какая-то странная. Никогда особой религиозностью не отличалась, а тут повадилась ходить в церковь, купила икону и повесила в спальне.

Незнамов почувствовал, как струйка холодного пота потекла у него по спине. Он понимал, что ему надо поскорее уйти, но не знал, как это сделать, чтобы не нарушить приличия и не вызвать каких-нибудь подозрений у Зайкина.

— А раньше у нее бывало что-нибудь подобное?

— Как у всякой женщины… Необъяснимые капризы, странные требования, нелогичные поступки. Я с самого начала поставил себя так: женщина всегда права и лучше с самого начала соглашаться с ней. А потом можно понемногу убедить ее, исправить…

— Вы уж извините меня, — произнес Незнамов, — я пойду…

Он посмотрел на букет.

— И букет возьмите с собой! — торопливо произнес Зайкин. — Она не только не хочет видеть вас, но и предупредила, что ничего от вас не возьмет.

Когда за ним закрылась дверь, Незнамов почувствовал некоторое облегчение.

Оглядевшись во дворе, он сунул букет в мусорный бак, поймал такси и отправился в гостиницу.