В железном веке
Шрифт:
— Ты рада, что мы едем в Фьордбю? — спросил он вдруг, откладывая перо.
Петра кивнула.
— Почему в сущности ты никогда не пыталась поступить на летние курсы Высшей народной школы? Ведь это денег не стоит. Эти школы получают такие крупные субсидии от государства и отдельных округ, что даже дети состоятельных крестьян учатся бесплатно.
Петра помолчала немного.
— Одна моя подруга училась там, и на нее все смотрели сверху вниз. Ты и не представляешь себе, как гордо держат себя дети хуторян! — Она говорила очень тихо, точно боясь задеть его сословное самолюбие.
— Ты права, Высшая народная школа носит классовый характер, да и все связанное с ней движение такое же, классовое. Во всяком случае, оно выродилось в классовое.
— Ты в своей статье об этом напишешь? — спросила Петра, несколько обеспокоенная. Она опасалась, что Нильс отвлечется от своей прямой темы и не успеет кончить к положенному часу.
Он скроил забавную испуганную мину и склонил голову над рукописью.
Как лик молодого бога было поднявшееся над горизонтом солнце, — светлый лик, на котором еще не стерлись следы ночных грез. Нежность юного светила позволяла смотреть на него не моргая. Легкий трепет пробежал по водной глади моря и, точно дрожь экстаза, передался земле; зашумели, клонясь долу, камыши, бездумно заплясала, закружилась листва на деревьях в Эстер-Вестере — каждый листик вместе со своим стебельком. С рассветом над землей будто прокатилась освежающая волна, земля затрепетала — так прекрасно было пробуждение.
Утро было подобно юному воину-копьеметателю, щедро мечущему свои огненные копья. Они вонзались, раскалываясь, в деревья, они зажигали лесные опушки, и пламя пробегало по всем извилинам лесного узора. Они воспламенили край холмистого склона с его пастбищами, заполыхали зубчатые шпили на здании Высшей народной школы, загорелся погнутый золотой крест на церкви грундтвигианской общины, а внизу, в деревне, огонь разлился по кровлям старых крестьянских домов.
За деревней полого поднимается клеверное поле — изумрудно-зеленое, в седой дымке паутинок, взбрызнутых росой. На поле лежит длинный ряд привязанных к кольям коров. Солнечные лучи будят их, они поднимаются им навстречу, выгибают спины, точно новый день заново заряжает их жизненной энергией, и, повернув головы к холмам, за которыми поднимаются коньки на кровлях Хутора на Ключах, протяжно мычат. И сейчас же принимаются за дневную работу. Высунув язык, животные осторожно обхватывают им пучок травы и проглатывают его. Хруп-хруп — кажется, будто кто-то работает рубанком.
Непосредственно за грядой холмов виден Хутор на Ключах с его многочисленными красными строениями; всюду просмоленные балки и белые оконные рамы, все солидно и в полной исправности. Первые лучи солнца падают на две белые трубы на крыше жилого дома, куда они попали, осветив сначала добротный амбар, стоящий на отлете в восточной части двора. Но вот свет разливается по восточному крылу дома, где находится спальня, захватывает листву бузины, которая начинает под ним плясать, и врывается в просторную спальню, где еще бродят ночные тени. Первые алые лучи его попадают на кроватку девочки, живо я щекотно пробегают по ее загоревшим щекам, похожим на спелое яблоко, и заставляют ее, спящую, почесать свой маленький мягкий носик, еще не принявший окончательную форму.
Внезапно девочка быстрым движением садится на постели и теплыми блестящими глазками щурится на солнечный свет. Проснувшись окончательно, она решительно и поспешно карабкается на кровать к матери, а солнечные блики тем временем играют на ее мокрой коротенькой рубашонке и розовом задке. С удивительно нежной улыбкой, выражающей радостное возвращение
Какая крепкая, здоровая женщина хозяйка Хутора на Ключах, но лицо у нее усталое, — летние ночи слишком коротки, некогда выспаться как следует. Черные волосы рассыпались по открытым плечам и груди, с которых соскользнула ночная рубашка; дыхание у Марии глубокое, здоровое, кожа светлая, нежная; подложив под голову свободную руку, она отдыхает воем существом своим. Сон ее так глубок, что она не чувствует, как крошка тискает своими округлыми короткопалыми ручками ее полную грудь.
Но вот солнце добралось и до Марии! Оно льет свои лучи на ее волосы, отчего они кажутся еще чернее, словно запутался в них сумрак ночи. Солнце уже и на лице Марин, оно перебирает черты его, щекочет, появляясь и исчезая. Мария поворачивает голову, проводит рукой по лицу, точно снимая с него паутину, и чуть-чуть приоткрывает глаза. Она еще наполовину в царстве сна, все раздвоено в ее сознании, подернуто туманом, сдвинуто. Но вот перед нею возникает шкаф, а там, на комоде, лежит ее новая летняя шляпа, купленная к сегодняшнему празднику в Фьордбю. Мария опускается в реальную действительность с быстротой падения; она почувствовала девочку под своей рукой и широко улыбается. Все становится на место. Как смеется и сияет этот новый день! Он — словно лик господень!
Теперь она понимает, почему пробуждение сегодня так радостно и многообещающе, новая шляпа на комоде говорит ей об этом: Фьордбю, праздник лета! Конечно, все это очень весело, но... И вдруг не то сердце защемило, не то... Эйвинн тут! Говорили, что на собрании выступит известный оратор Эйвинн Стеен! Сердце ее откликнулось на это известие с отчаянной силой; оно бьется так, что ей трудно дышать. Мария поворачивает голову.
Вот он лежит рядом с нею, спутник ее жизни, которого ночь и сон начисто вычеркнули из ее жизни. У него переутомленный вид, глубокая складка на лбу говорит о том, что он и во сне не перестает о чем-то напряженно думать. Он слишком много взваливает на себя. Чего ради он это делает? Он весь в мирских делах — все хозяйство да хозяйство, опыты, эксперименты, одно новшество, другое... Взгляд ее с интересом, изучающе скользит по его крепкой голове; где же сидит в этом человеке винтик, который не дает ему покоя, который все время толкает его вперед, заставляет отваживаться на новые и новые дела, материальные или духовные?
Но обо всем этом она размышляет совершенно отвлеченно, — он чужой ей человек. Нынче ночью ей снилось, что она жена Эйвинна, его венчанная супруга. «Эйвинна Стеена, — поправила она себя мысленно, — пастора Эйвинна Стеена». Она еще вся полна ощущений, вызванных этим сном.
Но день властно наводит порядок в спальне, все и всех ставит на свои места; каждый предмет широко и твердо стоит там, где ему положено, и Мария возвращается к себе. Здесь ее дом... пока! Сегодня что-то непременно произойдет; сладостным напевом вошла в ее сознание мысль: сегодня непременно что-то произойдет.
Девочка уже не лежала спокойно, она болтала и смеялась, требовала к себе внимания. Чувство благоговения, заставлявшее ее молчать, улетучилось из ее детского мирка. Она обнаружила в углу свое красное ведерко и совок и попросилась погулять.
— Я хочу встать, копать песочек! — повторяла она.
Приглушенным «ш-ш!» мать велела ей замолчать и дала гребенку, щетку и маленькое зеркальце. До начала рабочего дня на хуторе оставалось еще полчаса, еще все в доме спало. Мария любила эти минуты, когда никто и ничто не предъявляло к ней своих требований. Опершись на локоть и повернувшись лицом к малютке, но не видя ее, она лежала и грезила. Мария Воруп унеслась далеко — это было состояние блаженства, лицо ее выражало безмолвное счастье.