В железном веке
Шрифт:
— Вступил на стезю любви? Но, я надеюсь, что ты не собираешься покинуть хутор? Вы, наверное, поселитесь, внизу, в деревне?
— У нее есть дом, там можно обзавестись и парой коров, — хочется ведь когда-нибудь и для себя пожить! А оборотный капитал, чтобы начать дело, у меня имеется.
Оборотный капитал! Сэрен Йепсен получил, как ветеран, в виде почетного дара от государства сто крон, и это, конечно, вскружило ему голову. К тому же еще навязчивая идея всех бедняков — получить когда-нибудь в собственность клочок земли и самому его обрабатывать! Йенс Воруп был сильно раздосадован. Много лет хутор предоставлял старику пищу и кров, до конца дней своих Сэрен мог бы прожить здесь — и вдруг в такие преклонные годы начинать
После завтрака к подъезду подали фаэтон. Все уселись и только ждали Карен, которой разрешили поехать с хозяевами. Карен примчалась запыхавшись, на ходу застегивая блузку.
Мария пожелала ехать сегодня, как подобает богатой хуторянке, с батраком на козлах, чтоб муж сидел со всеми на переднем сидении. Но Йенс Воруп не захотел.
— Садись ты ко мне на козлы, — сказал он. — Отсюда интереснее глядеть на дорогу. Отрывать работников от дела, чтобы они везли нас, я не стану.
Но взбираться на козлы Мария не захотела: если ему рысаки дороже, чем она, тогда пожалуйста! Пусть делает, как хочет! Она велела Карен сесть на козлы к мужу, между ними забрался Арне, Мария же осталась в коляске.
Нередко случалось, что она была собой недовольна и упрекала себя в недостаточной любви к мужу. После празднования десятилетия их свадьбы ее не раз мучило сознание, что она плохая жена, пятнающая честь мужа. В такие минуты она делала над собой усилие и давала себе зарок с головой уйти в домашние дела и быть мужу тем, чем должна быть хорошая жена, — надежной спорой во всех случаях жизни. Они сжимали друг друга в объятиях, и тепло их зародило под сердцем у нее новую жизнь, само же сердце ее остыло. А теперь она оборонялась: радовалась каждому суровому слову его, даже самой простой неуступчивости! Она не была такой, какой ей быть надлежало, о нет! Но в этом и его вина, — он больше думал о хозяйстве, чем о своей жене. Она облегчала свою совесть, находя подтверждение тому, что муж недостаточно внимателен к ней, часто забывает об ее существовании. Он женился не на ней, а на хуторе.
Но сегодня все было так легко и хорошо, ничто не нарушало ее душевного равновесия. По телу разливалось приятное тепло, сердце усиленно билось, непонятная радость не оставляла ее. Она сидела в глубине коляски, летний ветерок ласкал ее лицо.
Спустившись в деревню, они остановились перед «Тихим уголком», чтобы захватить с собой стариков. Эббе и Анн-Мари держали друг друга за руки. Глаза у обоих сияли, как огни свечей на алтаре, лица торжественно светились — это и было то самое, что Йенс Воруп никогда не мог постичь. Ведь они всего-навсего собирались послушать несколько речей! Но и Йенс Воруп был сегодня весел на свой лад. Прекрасный день и хорошее настроение окружающих заразило и его. И особенно Мария, — он не помнил, когда еще видел ее такой красивой.
— Ты так разрумянилась, дорогая, — радостно сказал Йенс, поворачиваясь к ней. Ему казалось, что на нее так благотворно подействовала быстрая езда на рысаках и великолепные, радующие глаз места, по которым они проезжали.
— Разрумянилась? — спросила она и, счастливо улыбаясь, приложила руки к щекам.
Да, ей было тепло, и сердце так сильно колотилось! Но что ж тут удивительного? Сегодня день, о котором она столько лет мечтала, — день, когда она увидит Эйвинна; ибо приезжий оратор, о котором шла такая слава, был он! Мария нисколько не сомневалась в этом. Что произойдет, когда они окажутся лицом к лицу, об этом она не думала, она знала лишь — этот день решит ее судьбу. Каким-то странно нереальным представлялось ей все — Йенс, Карен, Арне, который стоял между ними и держал в руках свободный конец вожжей, и даже природа вокруг. У нее было такое чувство, словно все это не имеет к ней прямого отношения, словно она случайно попала сюда, приехала в гости
Но как только остальные стали подпевать, она внезапно умолкла.
На дороге сегодня царило оживление. Андерс Нэррегор, как обычно, пригласил пастора Вро с женой; они уютно сидели вчетвером в фаэтоне, а впереди, на козлах, кучер в фуражке с козырьком. Мария поймала себя на чувстве зависти. Когда поднимались на холм над фьордом, они увидели Сине Термансен с мужем, спускавшихся из своего старого хутора в долину; далее — учитель Хольст со своей бойкой Ловизой; несмотря на принадлежность к государственной церкви, они заперли школу и тоже отправились в Фьордбю. Хольсты, фермер с фермершей и заведующий кооперативом взяли напрокат пароконный фургон у кузнеца Даля.
— Желаю тоже поехать туда и собственными ушами услышать вашего пророка, — сказал кузнец. — Но я поеду с автомобиле; если кто хочет со мной, пожалуйста.
Ни у кого, однако, не было желания принять подобное приглашение. То ли автомобиль, то ли сам кузнец отпугивали жителей Эстер-Вестера.
Дорога вилась среди холмов; слева, у подножия их, тянулась лента фьорда, а там, за ним, все шире и шире открывался морской простор. С проселочных дорог на шоссе вливалось множество повозок, двуколок, бричек, и оно было подобно потоку, вбиравшему в себя все эти маленькие ручьи.
— Пожалуй, трудно будет найти место для лошадей, — сказал старый Эббе. — Сегодня в Фьордбю большой день.
Он был горд этим. Со времени своей юности он не видел такого множества крестьян, устремляющихся на собрание. Но в ту пору, когда его единомышленники и друзья съезжались на многолюдные встречи, было все же по-иному: каждый привозил с собой что мог, устраивались общие трапезы, никого не спрашивали ни об его происхождении, ни о богатстве. Нынче же каждый обязан докладывать, кто и что он; бедняку даже здесь отведено свое место, поэтому он и не шел сюда, — он избрал себе других богов.
И где только уставится это множество выездов?
— Для нашего фаэтона я обеспечил место, — сказал Йенс Воруп, вполоборота взглянув на старика.
— Ну, за тебя я не беспокоюсь! — Старик рассмеялся. Дом Высшей народной школы, превратившийся ныне в современного типа отель, да еще самый аристократический в городе, постоялые дворы и обычные гостиницы, даже миссионерский дом — все это до того было переполнено всевозможного типа выездами, что яблоку упасть негде было. Во всех номерах и коридорах гостиниц толпились люди; маленькие семейные стайки во главе с отцом семейства двигались скопом, то и дело теряли друг друга и вновь встречались. Повсюду пили кофе, курили, жевали захваченные из дому бутерброды, — и вдруг все разом встали и пошли. До начала было еще далеко, но кто-то отодвинул от себя чашку с кофе, почему-то встал — и тут всем сразу пришла в голову мысль, что, вероятно, в зале нехватит. Свойственной сельским жителям походкой, слегка наклонившись торсом вперед, шли массы людей по улицам города, устремляясь к зданию, где помещался зал собраний.
Когда пришел Йенс Воруп со своими, все места до одного были заняты. В партере и на ярусах теснились люди, скамьи убирались через окна, чтобы вместилось побольше народу.
Йенса Ворупа выбрали председателем собрания, да и помимо того, ему и его семье отвели места в первом ряду. Но пробраться вперед сквозь эту толпу людей нечего было и думать, поэтому Йенс повел своих через маленькую боковую дверь, находившуюся на противоположной стороне дома. И внезапно вое они очутились в зале возле первого ряда стульев, перед большой ораторской трибуной.