В жерновах житейских
Шрифт:
К тому времени девушка, чувствуя вину, все реже стала отвечать на письма любимого. Простит ли он ее? Поверит ли? Захочет ли любить такой, какая есть? Какой… стала не по своей воле?
И она снова смалодушничала. Конечно, теперь, после прожитых лет эта изможденная безрадостным существованием, закаленная всеми ветрами женщина понимала, что можно было сделать все иначе. Но только теперь, а не тогда она это поняла.
А тогда ее терзали горькие раздумья. И положение заставляло решать все немедленно. И она согласилась выйти замуж за Сизова.
Тот
За год до этого умерла Витькина бабушка, оставив единственному внуку в наследство дом. В нем теперь и жили молодожены, ожидая скорого прибавления в семье.
Людмила Прокофьевна, Витькина мать, всегда спокойная, с морщинистым лицом и обветренными губами настоящая женщина-степнячка, очень часто навещала их. Радовалась тому, что невестка попалась трудолюбивая и чистоплотная. Сын-то всегда в наглаженном! Еды настряпано! В комнатах чистота! Казалось, что для матери, одной воспитывавшей сына, лучшего и желать не надо. Только видела она, чувствовала, что что-то не так в отношениях молодых.
А судьба, видимо, не удовольствовалась тем, что в молодости отняла у нее мужа (умер от инфаркта). К старости бедная женщина потеряла и сына.
А случилось вот что. Виктор, вернувшись из армии, частенько любил выпить. «Не напиться чтобы, а дабы не отвыкнуть!» – любил он говаривать.
Женитьба, хлопоты по дому, ожидание первенца слегка ослабили его неуемную тягу к спиртному. Он вовремя глушил колхозный трактор и торопился с работы домой. Возился по хозяйству. И только иногда позволял себе граммов ото пятьдесят за ужином.
Беда пришла позже, когда молодая жена после тяжело протекавшей беременности наконец разрешилась… девочкой!
Витьку, мечтавшего о сыне, будто подменили. Он даже не поехал в роддом на выписку. Она добиралась из райцентра одна, с ребенком на попутных машинах. Благо на улице было тепло.
Дома ждал полнейший беспорядок. Горы немытой посуды на кухне и тошнотворный запах водочного перегара вперемешку с табачным дымом. И она с ходу принялась за уборку, несмотря на собственное еще слабое после родов здоровье.
Виктор появился лишь к вечеру. На небритом скуластом лице улыбка. Набравшись смелости, она спросила:
– Как назовем дочку?
А он даже не подошел, не глянул, кого произвел на свет. Только в сердцах махнул рукой:
– Как хочешь, так и называй своего выродка!
Она только молча заплакала. Решила, что будет Мариной.
Чуть позже пришла свекровь. Первое время она сильно помогала. Приходили и родители. Как всегда, выпивши. Погалдели и ушли восвояси. И покатились серые, полные безысходности дни.
Виктор продолжал пьянствовать. В один из ненастных вечеров он снова грубо ее изнасиловал. После до полусмерти избил. Ей казалось, что ему доставляет удовольствие издеваться. При этом он только приговаривал:
– Ты моя законная жена!
Она только молча плакала.
Прошел год. Тогда ей казалось, что минуло никак не меньше десятилетия. Настолько чудовищной была ее молодая, еще только начинающаяся жизнь. «Насколько же меня хватит?» – все чаще задумывалась она. И с ужасом понимала, что ненадолго.
Побои и оскорбления продолжались. Кто знает, чем бы все закончилось, если бы не… Впрочем, все по порядку.
По своему уровню жизнь в Глазовке, как и в большинстве российских деревень, была далека от идеала. Это итальянцы и немцы, турки и китайцы по уграм жарят яичницу на русском газе. А сами русские раздувают допотопные печки, глотают тоннами пыль и сажу, лишь бы не замерзнуть лютой зимой. А еще русские сжигают в печках «легкие планеты» – собственные леса. И глазовские крестьяне не исключение. Каждую осень собирались они и коллективно отправлялись в лес по дрова.
Третий день подряд Виктор Сизов вместе со всеми ездил на своем стареньком ДТ-75 на заготовки.
То утро было четвертым. В предыдущие дни возвращался он поздно вечером, как всегда, пьян. Самое время подкалымить!
Жена молча собирала ему сумки с харчами и принималась за домашние хлопоты, даже не замечая, когда муж покидает дом. Честно говоря, ей это было безразлично. Она уже давно мечтала о разводе. Однажды даже заикнулась. Тогда Витька избил ее. Запинаясь от злости, орал: «Я тебе покажу развод, сучка! Еще раз пикнешь – убью! Чтоб никому не досталась…».
И она знала, чувствовала, что он способен на все. Сколько унижений!
«Господи! Что же будет, когда подрастет и станет все понимать ребенок? Сколько стыда!» – затравленно думала она. Внутри что-то изменилось.
Она даже одеваться стала во все темное. Под стать посещавшим ее мыслям. От жизнерадостной красавицы с золотыми волосами осталась лишь унылая серая тень. А было ей всего двадцать лет!
Наверное, поэтому, когда вечером друзья мужа сообщили о том, что того придавило деревом, она не плакала. Даже нисколечко не расстроилась. Когда ушли мужики, еще долго сидела на крылечке, о чем-то думала. Очнулась только от плача ребенка. Быстро метнулась в комнату. На ходу перекрестилась: «Господи! Грех-то какой! Нельзя такого желать, а то Господь накажет!» Уже несколько месяцев она изучала Евангелие. Потеряв надежду и веру в людей, пыталась найти поддержки и совета в мудрой книге.
Витька скончался по дороге в больницу.
Хоронили через день на местном кладбище. Людей пришло мало. Никто не любил скрытного, злобного алкаша Сизова. Плакала только мать.
А она, одетая во все черное, стояла молча. В голову почему-то лезло только плохое. А хорошего-то и не было! Понимала, что нужно заплакать, но не могла. Только лишний раз перекрестилась. А когда настала минута последнего прощания, еле-еле усилием воли нагнулась и едва коснулась губами венчика. Хотелось отвернуться и сплюнуть! «Господи, прости Господи!» Все кончено. Она – вдова.