Вадимка
Шрифт:
Удивлённый хозяин выглянул из-под одеяла и молча уставился на мальчишку.
— Они только со вчерашнего дня не поёные. Напоите их обязательно… Кони… очень… очень… хорошие! — и Вадимка расплакался.
Он выбежал во двор. Прижался щекой к носу Гнедого, потом Резвого и понял, что уйти от своих друзей он не может. «Останусь с ними, и все!» — решил он.
— Куда тебя черт занёс? Шалопутный какой-то! — услышал он над собой разъярённый окрик казака. — Хватай чемодан!
Последовал толчок сильной руки. Плохо соображая, Вадимка взвалил чемодан себе на плечо, почувствовал, что ноша для него была чересчур тяжела, пошатываясь пошёл следом за казаком.
— Хуторец, да это ты, что ли? — едва расслышал он сквозь стоявший кругом гомон.
Вадимка свалил чемодан на затоптанное грязью шоссе.
Перед ним стояли два его соседа — Василий Алёшин и Яков Чугреев. Он с трудом поверил глазам — в такой уйме народу и вдруг соседи! Чугреев был с винтовкой и шашкой, Алёшин — без оружия.
— Ты с кем? — спросил Алёшин.
— Да вот… Офицер пошёл… А я следом.
— Плюнь ты на своего офицера, приставай к нам… Теперь хуторцам надо держаться гуртом, — приказал ему Алёшин. — Служба наша кончилась!
— А это чей? — спросил Чугреев, кивнув на чемодан.
— А это офицеров…
— Где ты будешь теперь искать своего офицера? Нехай он идёт себе с богом, а его добро нам пригодится, — сказал Чугреев и взял чемодан.
— Держись, Вадим, за нас. Пропадать, так всем вместе, — твёрдо сказал Алёшин.
Так Вадимка попал на эту пристань, на самый край русской земли.
Глава 2
«ВОТ ТАК-ТО!»
Теперь, лёжа на ворохе английских шинелей, пахнувших нафталином и гарью, Вадимка старался уверить себя, что его друзьям — Гнедому и Резвому — будет хорошо. И это успокаивало. Происходящее в порту все больше и больше доходило до его сознания. Плотная громада людей, освещённых ослепительно мигавшим пожаром, напомнила Вадимке большую картину «Страшный суд», которую он видел в притворе их хуторской церкви. Богомаз изобразил на ней вот такое же множество людей. Кругом люди… люди… люди. Небольшая их кучка, во всем белом, шла в рай, остальные, в тёмных одеяниях, всем скопом шли в ад. А он — ад — находился тут же рядом. Из огромной расселины в земле вырывался огонь. Он ярко освещал шедших туда грешников, как освещают сейчас отблески пожара всю эту сгрудившуюся на пристани тёмную толпу. Правда, люди эти никуда не идут: им некуда идти — земля здесь кончалась, начиналась вода, а по воде пешком не пойдёшь. Набросав на грязные причалы груды английского добра, они расселись большими и малыми кучками и пьянствовали. Ящики с водкой стояли тут же…
Вдруг рядом громко загалдела загулявшая компания. Сначала ничего нельзя было разобрать, потом гвалт стих и Вадимка узнал голоса споривших между собой казаков. Это были знакомцы Вадимки — Василий Алёшин и Яков Чугреев.
…Дворы Алёшиных и Чугреевых стояли рядом с двором семьи Вадимки — один по одну сторону, другой по другую — но Василия и Якова мальчишке приходилось видеть очень редко. Сначала Вадимка был маленьким, а соседи ушли на действительную службу, потом на германскую и на гражданскую войну, и знал Вадимка их только по рассказам взрослых. Служить Василию и Якову всегда приходилось в одном полку, они даже дружили между собой, но все удивлялись, как могли эти казаки уживаться друг с другом.
Уж очень они были разные. На хуторе посмеивались, что Василий и Яков родились разными «и снаружи и изнутри». Василий — длиннолицый и белокурый, Яков — круглолицый и чернявый. Но тут удивляться было нечему, удивительным казалось другое — жизнь тёрла и мяла обоих одинаково, им доводилось попадать в одинаковые переплёты, но характеры у этих людей как были разные, так и остались. Казаки говорили, что у Василия Алёшина нрав — «не бей лежачего»! А насчёт Якова на хуторе повторяли слова одного деда: «Наверно, его когда-нибудь нечаянно напоили молочком бешеной коровки».
…Вадимка стал прислушиваться, о чём сейчас спорили его соседи.
— Ешьте, пейте, братцы, — говорил Василий Алёшин. — Не иначе, как начальство старые долги нам отдаёт. При царе нашему брату полагалось в день жалованья одна копейка и две трети. А мы с четырнадцатого года видели только шиш с маслом — приход с расходом верен и остатка нету. Посчитайте, сколько недоимок за начальством теперь накопилось!.. А приварок сами знаете какой у нас бывает на фронте. А на ужин скрутни — покрутишься, покрутишься, да и спать ляжешь. А одёжа? Яко наг, яко благ…
— Опоздало начальство нам долги платить. За одну ночь не успеем получить… Все пошло на распыл! — рыкнул Яков.
— Что верно, то верно, — согласился Алёшин. — На распыл… Вон сколько одёжи, обувки горит за здорово живёшь. А ить сколько народу голого и босого сейчас в России!..
— Сама Россия пошла на распыл — вот что чудо! — перебил его Яков. — Остались у нас одни шкуры, и те утром достанутся красным.
— А на кой черт красным наши шкуры, их дубить не будешь.
— Вот не придут пароходы, а придут красные, погляжу я, что они тебе скажут?
— А они мне скажут: вот что, Василь Алёшин, — отвоевался ты, браток. Знаем, что осточертело тебе это занятие. Вон видишь эту железную дорогу, шагай, Василь, по шпалам до самого своего хутора. Да поспешай, а то, сам видишь, на дворе весна, опоздать можешь, люди отсеются… А я помахаю им ручкой, доберусь до дому, высплюсь, побреюсь и начну налаживать плуг да бороны… А насчёт России я тоже подумываю. И что она, бедная, будет делать без Якова Чугреева! Погибнет небось!
— Довели Россию!.. А что будет дальше?
— Что верно, то верно — деньги считаем на тысячи, а ходим без порток! Но помяни моё слово, придёт время — рублёвая бумажка снова будет у нас цвета спелой пшеницы, трёшница — как трава зелёная, пятишница — как небо голубое, а десятка — как заря утренняя!
— Вот придёт заря утренняя, а с нею красные, отрубят тебе башку, и не увидишь ты, друг мой, ни голубого неба, ни зелёной травы! — проворчал Яков.
— Не меряй, Яков, на свой аршин. Отвязывать башку — это уж по твоей части. Сколько народу ты за войну перевёл! Эти люди тебе во сне не снятся?
— Война есть война! Или грудь в крестах, или голова в кустах… Уж такой военный закон!
— А я-то думаю, что место голове на плечах! Так что, война войной, да воители разные бывают!
— Вот уж из тебя воитель всегда был никудышный. Уж я-то знаю!..
Тут в разговор стали вмешиваться другие казаки, голоса Василия и Якова снова утонули в общем шуме, Вадимка уже ничего не мог разобрать. Он потерял интерес к этому разговору и стал снова смотреть, что делалось вокруг. Его внимание привлекла высокая фигура молодого офицера.