Вагончик мой дальний
Шрифт:
Вальтер, тот, что помоложе, поживей, оказался бывшим кадровым военным, специалистом по танковым двигателям. Сейчас, конечно, разжалован, работает механиком на шахте. Ханс, высокий, немногословный, строгий на вид, – ботаник. До ссылки работал в ботаническом саду в Карлмарксштадте, что на Волге, выращивал цветы.
Казалось бы, здесь не до цветов, но его профессию востребовали, хоть и специфично: он руководит так называемым цветочным цехом.
– Что же вы выращиваете? – с удивлением вопрошала Зоя. – Хризантемы?
Розы?
– Ну
Для венков. Их знаете сколько нужно?
– Сколько?
Мужчины переглянулись и не ответили. Им, наверное, странным показалось объяснять аборигену, как вымирают ссыльные.
– Но роза у нас есть! – воскликнул более импульсивный Вальтер. С оглядкой на друга он поведал историю, как тот раздобыл черенок розы, непонятно где, и посадил при въезде в зону. – Единственная роза на всю округу! Вот поедете в другой раз на “кукушке”, не прозевайте. Да вам там, на платформе, любой покажет… Поезд проходит, а все головы в одну сторону: как наша розочка, подросла ли? Как бутончик первый, проклюнулся? Как второй?
– Розляйн, розляйн, розляйн рот, – произнесла Зоя и посмотрела на меня. – Антон наизусть эти стихи знает.
– Вы понимаете по-немецки? – оживился Вальтер.
– Немного, – отвечал я.
– Но вы же не немец?
– Нет.
– Кто же вас научил?
– Один человек. Из эшелона.
– Один хороший человек из эшелона, – поправила Зоя.
– А разве он не сказал вам, майн херц, что это не просто стихи…
Это – песня!
– Я знаю только слова, – сказал я.
Вальтер повторил:
– Это очень красивая песня… – И уже своему другу: – Они должны знать эту песню, Ханс, правда же? Может, споем?
– Спойте! Спойте! – попросила Зоя. – Я хочу услышать песню о розе!
Немцы еще раз переглянулись. Вальтер помолчал, глядя под ноги.
Негромко завел:
Мальчик розу увидал,
Розу в чистом роле,
К ней он близко подбежал,
Аромат ее впивал,
Любовался вволю.
Ханц, глядя на друга, подхватил:
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!
– Однажды на платформе запели, – прервавшись, сказал Ханс. – Даже не мы, женщины пели. А тут из промзоны услышали, стали подпевать… Ну эти… военнопленные… Из Сталинграда…
– Они тут? С вами?
– Конечно, нет! – вразнобой, но очень горячо запротестовали собеседники. – Мы советские немцы, а они… фашистские… Они враги…
– Они другие? – спросила Зоя.
– Конечно, они другие, – сказал, поджимая сухие губы, Ханс.
– Какие? Но они же люди, как вы? – настаивала Зоя. Ее так зацепил этот разговор, что она раскраснелась. Может она, как и я, вспомнила про Ван-Ваныча. Его ведь тоже обзывали фашистом. А настоящие-то фашисты как раз в штабном вагоне шиковали.
– Если по правде, – признался Вальтер, – им здесь потяжелей, чем нам. Столько помороженных… И мрут… Мрут…
– Бумажные цветы и для них?
– И для
– А кладбище где?
Вальтер подтвердил, что кладбище у тех немцев есть, но как бы свое.
А вообще тут четыре рабочих района, а как человек уходит, говорят:
“Он в пятый район переселился”.
– А песню… Вот о дикой розе, – спросила Зоя, – они что, не так поют, как вы?
– Песни они как надо поют! – сказал, смягчаясь, Ханс. – Зер гут! Они даже “Катюшу” играют на губных гармошках… А мы им в ответ “Линду”…
– Ну тогда еще про розу… Пожалуйста! – попросила Зоя.
Вальтер согласился. Сосредотачиваясь, стал вспоминать слова. Ханс ему подсказал: “Роза, я сломлю тебя…”
– Да, да, – подхватил Вальтер. – Послушайте, мальчик хочет сломать розу, а она… Нет, лучше мы, правда, споем.
Он завел чуть громче прежнего:
“Роза я сломлю тебя,
Роза в чистом поле!”
“Мальчик, уколю тебя,
Чтобы помнил ты меня!
Не стерплю я боли”…
– Роза обещает его уколоть, но мальчик не побоялся и сорвал розу… – стал пояснять нетерпеливый Вальтер, но мы тут же попросили: “Дальше, дальше!” И даже сами вместе Хансом стали подпевать:
Роза, роза, алый цвет,
Роза в чистом поле!*
За песней не заметили, как объявилась за нашей спиной женщина.
Рыжеватая, плотная, в сапогах и гимнастерке. Что-то было в ней от комиссарши времен гражданской войны, какими их показывают в кино. У нее и голос был почти мужской, прокуренный, с хрипотцой.
– Кончайте базарить! – произнесла властно. – Скоро на проверку.
–
И, глядя на нас: – Посторонние? Из какого отряда?
Понятно, появилась она не случайно. Мужчины, потупясь, виновато помалкивали. Мы тоже. Возникла напряженная пауза. Но тут на помощь пришла Надя.
– Жанночка, – зачастила она елейным голоском. – Это же медики, из района… Ну помнишь, я говорила, что приедут осматривать Германа?
– В такой одежде? – спросила Жанна с недоверием.
– Моя, моя одежда! – подтвердила Надя. – В дороге промокли. Дождь шел. Я им выдала из своего… Да ты, Жанночка, не беспокойся, мы закончили, уходим… А с тобой мы завтра сочтемся! Лады?
– У коменданта бы отметились, что ли, – сказала рыжая Жанна чуть миролюбивей. – Завтра спросят, что я скажу?
– Да кто будет спрашивать? – чуть наигранно произнесла Надя. Глаза ее, черные, с маслянистым отблеском были сама невинность.
Уходя, Жанна напоследок нас оглядела. Сфотографировала взглядом.
Особенно пристально рассматривала Зою, пытаясь что-то вспомнить.
– Мы в районе не встречались? – спросила, морща лоб.
– Не помню, – отвечала, смутившись, Зоя.
– Я вас точно видела, – настаивала Жанна. – Но где?
– Не помню, – повторила Зоя. Врать она не умела.
Жанна чуть помедлила.
– Гуляйте подальше, – посоветовала. – Я вас не видела. И учтите, это всех касается: порядок превыше всего!