Валенки для бабушки
Шрифт:
– Я не хотел, чтобы ты расстраивалась. У меня же никогда не было двоек.
– Ну а эта-то краля как к тебе присваталась? – Мама несколько раз ткнула торцом указательного пальца в жирную, нежеланную «невестку».
– Я про тётеньку думал, которая утром к заключённым приставала, а охранник её прогнал. Из-за этого наделал ошибок.
Эта история про то, «как урка на очке спалился», стала настоящей притчей во языцех, гуляя по зонам и пересылкам, служа наглядным примером тому, что никогда нельзя, ни при каких обстоятельствах, «путать
М и Ж
Мрачной, серой гусеницей из ворот выползает колонна заключённых. Доня взглядом ищет знакомую фигуру дяди Халвы, чтобы издалека поприветствовать его. Он уже знал, что доктора частенько привлекали к работе в медпункте зоны, когда постоянный врач не справлялся с наплывом больных.
Вот и на этот раз повидаться с любимым доктором не удалось. Зато радостно помахал рукой дяденька со шрамом, который уже несколько раз приходил помогать по хозяйству.
Пропустив заключённых, мальчик продолжил путь в школу.
Вдруг сзади раздался злобный окрик охранника:
– Пошла прочь, дура! Куда прёшь! Отойди, стрелять буду!
До смерти перепуганная баба сильнее прижала к груди укутанного ребёнка и поспешно стала пятиться от колонны, взглядом продолжая утюжить ряды заключённых.
– Пошла, пошла, стерва! Тоже на лесоповал захотела? Можем устроить.
Сидя на уроке, Доня никак не мог отделаться от непонятного ощущения: ему почему-то не было жалко той женщины, которая приехала, скорее всего, к мужу, а её чуть не зашибли прикладом. И ребёночек у неё волосатый какой-то. А в ушах у тётки дырочек нет, как у бабушек и у мамы.
Обо всём этом он рассказал дома. Принялись охать да ахать: мол, как это так всё про ребёночка знает, да ещё и про дырочки для серёжек. Женщину-то мельком, издалека видел.
Доня пожимал плечами:
– У меня в голове всё это уже было… откуда-то.
Небольшой вокзал имел крохотный зал ожидания. Среди редких пассажиров женщина с ребёнком не особо выделялась: те же валенки, свалявшийся полушалок, чёрная длинная юбка поверх штанов, фуфайка в ватных квадратиках.
Тем не менее одна из пожилых пассажирок не стерпела:
– Мамаша, ты бы чуток распеленала ребёночка-то. Не задохнётся он у тебя? Тут натоплено, открой ему личико, пусть подышит.
Женщина молча махнула рукой, вышла на улицу. Здание вокзала и казённая уборная выкрашены в железнодорожный коричневый цвет. На стене сортира броско-вызывающе красуются огромные чёрные буквы М и Ж. Баба воткнула ребёнка в сугроб возле двери уборной и вошла внутрь «М».
Начальник станции не придал бы этому никакого значения: подумаешь – буквы перепутала. Но воткнутый в снег ребёнок вызвал недоумение. Надев форменную фуражку, постояв ещё немного у окна, всё же ради любопытства пошёл к уборной.
– С каких это пор бабы стоя ссать научились? – весело спросил железнодорожник, видя, как пассажирка по-мужски справляет малую нужду.
– Я буквы перепутала, а присесть не могу, в спину стреляет, – не поворачивая головы, пробурчала женщина.
– Не только буквы, ты и ребёнка с валенком перепутала. – Начальник развернул свёрток: – Хорошо придумано: ни жрать, ни пить не просит. Молчит себе в тряпочку лохматый серенький малыш.
Паровозный гудок известил о приближении поезда.
– Ты сейчас у меня тоже заткнёшься, падла! – Навылет, задрав юбку, выхватил из кармана брюк заточку: – Не дёргайся, завалю, как барана.
Железнодорожник медленно пятится к выходу:
– Без моей команды семафор не откроют.
– Вот мы и пойдём, и ты скомандуешь.
В бок железнодорожника смертельным холодком упёрлось остриё заточки.
Впрыгнув в вагон, светясь от счастья, беглец помахал ручкой ухмыляющемуся начальнику. На следующем перегоне заключённого встретил конвой.
– Ну что, Адриано Навылетто, – опер подносит личное дело ближе к глазам. – Правильно я фамилию назвал? С двумя «т». Твой отец – обрусевший итальянец, насколько я помню.
– Всё так, начальник.
– Рад вернуться в родную зону? Или на этап тебя, в другой лагерь? Куда-нибудь на Колыму, например. Будешь там выпрямлять края миски, чтобы баланды побольше вошло. И пахать заставят. Слышал, наверное: новый указ вышел, блатные теперь тоже гнать норму будут.
Оперуполномоченный отложил бумаги в сторону.
– Скажи, Навылет: кроме воли какая ещё была причина слинять из зоны? Без протокола, из личного любопытства хочу узнать, ради чего ты рисковал: ведь сейчас тебе прилично накинут.
Заключённый усмехнулся:
– Было ради чего… Среди братвы – не то в натуре, не то понты… – короче, якобы шаманы-шорцы знают секрет большого золотого кукиша. Собачник Сидор подтвердил, что был такой базар среди местных. Он у нас в вантаже. Фуфло гнать не будет.
– Выходит, ты хотел срубить по-крупному… А насчёт золотого самородка-фиги ты прав: в архивных документах старинных екатерининских приисков есть запись об этом. Но тебе, гражданин Адриано Навылетто, на другой прииск – БУР называется, барак усиленного режима. Не буду гонять «коня» наверх, замнём на месте. Не было никакого побега. Вот так: не всякий опер – сволота и тварь продажная. Молодой ты: может, что и дойдёт до тебя, остепенишься.
Гнутый кукиш
– Шухер! Шоколадка канает.
Заключённые прячут карты, встают с нар.
Надзиратель Макар:
– Принимай, хата, молодых урок с этапа.
Все выстраиваются в шеренгу.
Навылет, отсидевший в БУРЕ, тянет разочарованно:
– Ну, начальник, думали, шмон, а ты детский сад привёл.
– А ты по шмону соскучился? Выкатывай колоду! Давай-давай.
– Ты чё, начальник, какую колоду? Все гнилушки-колоды на лесосеке. Мы с собой дрова не таскаем. А если ты о картах, так вот они.