Валенки для бабушки
Шрифт:
– А вот Баося и пошла за ними, – вмешивается внук и подбегает к окну.
– Идут, идут, – радостно кричит он и пулей вылетает на улицу.
Аксинья ставит табуретку рядом со снохой:
– Я чё хочу сказать-то, Аннушка. Вы не переживайте за малого, что он иногда околесицу несёт. Шалгерасимыч говорит, что это у него после электрического удара, когда он на провод наступил. Пройдёт, мол, заживёт. А сны его, которые он всё время рассказывает, записывать надо бы. Как знать, чем всё обернётся.
– Согласна
– Ну да, – подтвердила бабушка. – Большие, до самого неба. Я ещё спросила: опята, мол, или грузди? А он снова за своё: да нет, их не едят, они из дыма, отравленные.
Со двора доносится шум ребятни, играющей в войнушку на задах огорода. Выделяется звонкий голос Дони:
– Ура, мы победили! Мотайте из окопа, он мой личный, мне могилку вырыли.
Хозяин «окопа» начинает прямо возле ямы барахтаться со сверстником.
Двое заключённых копают землю на огороде. Шалва Герасимович как бы на правах старого знакомого обращается к Фросе:
– Хозяюшка, попить водички можно? Да и полковник вон запарился весь, – кивает он в сторону напарника.
От места «боевых» действий раздаётся плаксиво обиженный голос одного из мальчишек:
– Ты мне рубашку порвал и нос разбил!
– А ты мне верёвочку от крестика, – парирует Доня и начинает безымянным пальцем выписывать бабушкины восьмёрки над переносицей пострадавшего. Слегка прижимает крылья носа. Кровь останавливается, густеет и застывает сосульками над верхней губой.
Оба взрослых подходят к воякам.
– Отставить. Заключаем перемирие, – командует полковник и разводит драчунов.
Фрося протягивает кринку:
– Попейте кваску, а то и впрямь печёт не хуже, чем на Кубани. А вы, забияки, марш на речку – отмываться, изваздакались, как поросята. Носы порасквасили.
Доктор советует:
– Ты не сковыривай сосульки и не мочи пока.
Первым пьёт Шалва, передаёт кринку.
– Спасибо, очень вкусно, – напарник возвращает сосуд хозяйке. Стаскивает зэковскую шапочку, отирает пот со лба.
Внимание Фроси привлекает ровный, длинный шрам. Немного смутившись, заключённый поясняет:
– Память… о гражданской, – он спешно натягивает шапочку, стараясь закрыть изуродованную часть лица.
– Баося! – кричит от речки внук. – Найдите мой крестик, он, наверное, в окоп упал.
Доктор спускается в яму. Крестик успели затоптать в мягкую землю. Он протирает его руками и подаёт напарнику.
– Промой квасом, что ли, для начала.
Заключённый старательно трёт «военный трофей», Фрося льёт остатки кваса ему
Закончив, загадочно произносит:
– Четыре…
– Что, что четыре?
– Да это я так, Шалгерасимыч, зарубки на кресте четыре. Откуда он у вас? – протягивая находку хозяйке, спрашивает заключённый. – Вы Кубань упомянули… Жили там?
Хозяйка положила крестик в карман халата и неохотно пояснила:
– Жили, в небольшой станице. Дочка маленькой была, когда переехали в Сибирь.
– Переехали?! – переспросил заключённый, недоверчиво глядя на женщину.
– Пришлось, – уклончиво ответила та. – А крестик дочке подарил один человек. Помню, ему пестик подавала, он им по ножу стучал и сделал зарубку.
– А разве можно чужой крест носить?
Фрося смутилась и, как бы оправдываясь, неуверенно пояснила:
– Так получилось, что он и чужой, и не чужой… В общем, долго рассказывать.
У полковника вдруг перехватило дыхание. Сглотнув липкую слюну, хрипло спросил:
– А как ваш папа? А второй ребёнок?
– Сыночка и папу в дороге схоронили – тиф. – Фрося вдруг спохватилась: – Откуда вы знаете про папу и Аннушкиного братика? Мы никогда никому про это не рассказывали.
– А как погоны жгли в печке – помните?
Колени женщины подкосились, она стала заваливаться набок. Мужчины еле успели её подхватить на краю «окопа-могилки».
Поздний вечер, в хате Сидора укладываются спать. Аня подходит к кровати родителей. Отец ещё во дворе, курит перед сном любимую трубку.
– Ну как, мама, отпустило? Надо бы засыпать могилку, а то ребятишки и впрямь себя покалечат. Ишь чё выдумали – окоп.
– Не засыпать, не засыпать, у нас там оборона.
– Спи, оборонщик!
Анна подходит к кровати сына, поправляет одеяло.
– Засыпать, чтобы не напоминала, а то видишь, как бабушке плохо стало.
Доня не унимается, отстаивая свою фортификацию:
– Это не от могилки. Дядя Халва сказал, что она шрама испугалась у другого дяденьки.
– Ладно, спи, сынок.
Анна вновь села на краешек материной кровати:
– Мама, что случилось? Как ушли копальщики, ты места себе не находишь. В обморок падала. Хорошо, что Шалгерасимыч рядом был. Жара виновата?
Фрося одной рукой сжала глаза и свистящим шёпотом, чтобы не слышал внук в другой комнате, сбивчиво начала:
– Жара ни при чём: я, я во всём виновата. Столько лет молчала, всё собиралась правду рассказать. А правда очень горькая, доченька. Но сегодня всё раскрылось. Нет больше сил молчать. И от отца скрывала, как всё было на самом деле.