Валентин Катаев
Шрифт:
Первая моя встреча с Муссолини произошла летом этого года в Генуе на очередных ежегодных маневрах итальянского флота.
Серое глянцевое море раскачивалось, как на качелях, то высоко взлетая над бортом миноносца, то провешиваясь куда-то к черту вниз. Струился вымпел. Трепался на свежем ветру матросский воротник.
Вся движущаяся и выведенная из равновесия панорама морского горизонта была задавлена угольным дымом эскадр. Бурые утюги линейных судов бросали на поверхность стальной воды обморочную тень мрачного своего движения.
От берега отделилась моторная лодка.
В бинокль были хорошо видны все ее подробности: задравшийся острый нос, матрос, застывший на нем как статуя с рукой под козырек, и несколько человек на корме у флагштока, от которого вился пышный флаг. Среди нескольких этих людей, одетых в форму итальянских морских офицеров, был Муссолини. Все взоры обратились к моторной лодке. Однако качка и быстрота движения не дали мне возможности ориентироваться в группе и сразу отыскать диктатора.
Моторная лодка вышла из поля зрения. Но в следующую минуту, обогнув корабль, опять появилась, на этот раз уже очень близко.
— Эввива иль дуче! [1] — слабо воскликнул позади меня кто-то, но сейчас же осекся.
Моторная лодка приставала к трапу. Музыка грянула марш.
Я видел несколько людей, среди которых был и Муссолини, которые, быстро хватаясь за поручни, взбежали по трапу вверх.
— Который, который же Муссолини? — лихорадочным шепотом спросил я соседа.
— Мадонна! Он не видит вождя! Смотрите же, смотрите — он в морской форме. Вот его плечо… А теперь, видите, это часть его руки… А вот мелькнул его затылок… Смотрите, смотрите — он здоровается с матросами…
1
Да здравствует вождь! (ит.)
Через головы и плечи напиравших людей я увидел вытянутую в струнку длинную, в полкилометра длиной, шеренгу матросов. Вдоль нее, окруженный свитой, шел по палубе вождь. На секунду передо мной мелькнули согнутая в колене и слегка приподнятая на ходу нога его и замшевая перчатка у козырька флотского кепи, расшитого галунами.
В следующий миг мое внимание привлек дирижабль, плавно паривший над крейсером. Вождя закрыла свита. И, скрытый свитой, он шел прямо на меня, загадочный и невидимый, как рок.
Вдруг свита расступилась, и я в потрясающей близости от себя увидел широкую, закрывшую собою полгоризонта, спину. Муссолини здоровался с офицерами, которые стояли лицом ко мне, и по движению и мимике их лиц я как бы в туманном зеркале угадывал отражение лица стоящего ко мне спиною человека.
Мое любопытство дошло до крайнего предела. Каков же он с лица, этот самый загадочный Бенито, этот кумир неаполитанских лавочников, выславший на острова 80 000 революционной итальянской интеллигенции и пролетариата?
В Италии, кажется, нет ни одной стены, где бы черной краской по грубому трафарету не было изображено лицо вождя. Я привык к нему. Воображение помогло мне облечь условные линии и пятна портрета в плоть и кровь. И о внешнем виде Муссолини у меня сложилось такое представление: очень высокий рост, длинный лысый череп, демонически мрачные глаза, неумолимо сжатый рот, черный сюртук и скрещенные на груди худые, костлявые руки.
Непринужденная помесь провизора с гипнотизером. Само собою — жгучий брюнет.
И вдруг Муссолини круто и несколько суетливо повернулся. Он был так близок, что его непомерное лицо сразу покрыло три четверти военно-морского пейзажа.
О, как я ошибся!
Невысокого роста, плотный шатен с наружностью податного инспектора. Козырек кепи скрывает верхнюю треть лица. Нижняя губа толще верхней. Вид преувеличенно строгий. Жесты, жестикуляция хозяина небольшой миланской колбасной, уличающего приказчика в небольшом воровстве.
Но поворот головы так неожидан и декоративен, что публика начинает кричать:
— Эввива иль дуче! Эввива иль дуче!
Эффект необычаен.
И уже в продолжение всех маневров фигура Муссолини всегда в центре, но повернута спиной к зрителям: посмотрели, мол, и будет, нечего на диктатора зря пялиться, — а то может, пожалуй, в случае чего, и под арест ахнуть суток на пятнадцать за излишнее любопытство.
И во всем — пафос хозяйственности, деловитости, строгости, неумолимости, гения и работоспособности.
Линейные корабли один за другим, кильватерной колонной, шли мимо вождя. Вождь был подчеркнуто холоден. Ни одной улыбки. Музыка играла марш. Продавали мороженое.
Следующие две встречи мои с Муссолини произошли н скором времени после первой. Одна — в Венеции, другая — в Риме. В Венеции были кавалерийские маневры (невероятно, но факт, даю честное слово!). Муссолини появился не вдруг. Сначала в отдалении. Кусок ноги, обутой в лаковый сапог. Потом аксельбанты. Немного галифе. Колесико шпоры. Спина. Свита заслоняла его от моих нескромных глаз. Моментами казалось, что так и не удастся увидеть вождя в игривой драгунской форме.
И вдруг эффектный поворот, все вокруг расступаются, и великолепный иль дуче опять заслоняет своим мясистым лицом добрых три четверти венецианских небес.
— Эввива иль дуче! Эввива иль дуче!
Но иль дуче, не обращая ни малейшего внимания на восторженные вопли мальчишек, производит строгий смотр конницы, распекает какого-то эскадронного командира. круто поворачивается в разные стороны, принимает рапорты… И все это с полярной холодностью. Ни одной улыбки. Наоборот, мрачность Бонапарта. И вдруг… заметьте себе: я опять «и вдруг»…
И вдруг резко подходит к оседланной лошади, берет ее за подбородок и… обязательно улыбается. Лошадь очарована. Публика очарована. Мальчики перестают продавать мороженое. А иль дуче вдруг… опять вдруг (без вдруг синьор Муссолини ничего не делает)… вдруг пробует подпругу, изящно вкладывает острый носок лакового сапога в стремя и — бац! — берет на глазах у обалделых драгун пять барьеров подряд.