Валис. Трилогия
Шрифт:
– Рыба, – сказал кардинал Хармс, – это Христос, предлагающий людям свою плоть, дабы снискали жизнь вечную.
– Всё это очень мило, но как–то нечестно по отношению к рыбе. Галина решила, что так делать неправильно, пусть даже рыба сама предлагает свою плоть. Слишком уж страшная мука. Да, и ещё, она во сне подумала: «Нам нужно найти какую–нибудь другую пищу, пищу, из–за которой этой рыбе не пришлось бы страдать». А ещё были какие–то смазанные сценки: она заглянула в холодильник и увидела там кувшин с водой. Кувшин был завёрнут не то в солому, не то в тростниковую циновку… И ещё брикет какой–то розовой пищи, похожий на брикет масла. На обёртке было что–то написано, но она не смогла прочитать. Этот холодильник был общественной собственностью небольшой группы людей, поселившихся в каком–то отдалённом месте. И потом как–то так выяснилось, что этот кувшин и этот розовый брикет принадлежат всей коммуне, и ты ешь эту пищу и пьёшь эту воду только при приближении смерти.
– Ну какой толк пить воду…
– Тогда ты потом возвращаешься. Рождаешься заново.
– Понятно, – кивнул Хармс. – Это святые дары, освящённое вино и просфора. Кровь и тело Господа нашего Иисуса Христа. Пища вечной жизни. «Примите, ядите; сие есть Тело Моё».
– Судя по всему, эта община существовала в другие времена. Очень давно. В глубокой древности.
– Весьма любопытно, – откликнулся Хармс, – но меня волнует совсем другая проблема – что нам делать с чудовищным младенцем?
– Как я уже говорил, – сказал прокуратор, – мы подстроим несчастный случай, их корабль не долетит до Вашингтона. А когда он в точности должен прибыть? Сколько у нас ещё времени?
– Секундочку. – Хармс понажимал клавиши малого компьютерного терминала. – Господи!
– В чём там дело? Чтобы запустить снаряд, потребуются какие–то секунды, а снарядов там у вас более чем достаточно.
– В чём дело? – возмутился Хармс. – А в том, что их корабль уже приземлился. Пока вы спали. Они уже проходят через здешний иммиграционный контроль.
– Но должен же человек когда–то спать! – возмутился в свою очередь прокуратор.
– Это оно, это чудовище погрузило вас в сон.
– Да при чём тут это, я всю жизнь сплю, – продолжал кипеть прокуратор. – Я приехал сюда, на этот курорт, чтобы хоть немного отдохнуть; моё здоровье никуда не годится.
– Точно, что ли? – прищурился Хармс. – Дайте иммиграционным властям указание их задержать. И сейчас же, без промедления.
Хармс прервал связь, а затем позвонил в иммиграционную службу. Я возьму эту бабу, думал он, эту Райбис Ромми–Ашер, и собственноручно сверну ей шею. Я изрублю её в капусту, а вместе с ней и этого эмбриона. Я изрублю всю эту компанию, а затем скормлю их зверям в зоопарке.
Да неужели же я такое подумал? – спросил он себя. Его ошеломила жестокость его собственных мыслей. Уж так я их, значит, ненавижу. Они привели меня в ярость. А ещё я в ярости на Булковского за то, что он завалился спать в самый разгар кризиса и продрых восемь часов подряд; будь моя воля, я бы и его изрубил.
Когда директор вашингтонского иммиграционного бюро подошёл к аппарату, кардинал сразу же спросил, там ли ещё Райбис Ромми–Ашер, её муж и их спутник, Элиас Тейт.
– С дозволения вашего преосвященства, – поклонился директор, – я сейчас узнаю. – Последовала долгая пауза, во время которой Хармс попеременно то молился, то ругался. Затем на экране снова возникло лицо директора. – Мы всё ещё их проверяем.
– Задержите их. Не отпускайте их ни под каким предлогом. Эта женщина беременна. Сообщите ей – да вы там знаете, о ком я говорю? О Райбис Ромми–Ашер. Сообщите этой женщине, что ей предстоит обязательный принудительный аборт. И пусть там ваши люди придумают какое–нибудь объяснение.
– Вы действительно хотите, чтобы ей был сделан аборт? Или это просто предлог, чтобы…
– Я хочу, чтобы аборт был сделан в течение ближайшего часа, – отрезал Хармс. – Медикаментозный аборт. Необходимо, чтобы зародыш был убит. Я посвящаю вас в крайне щекотливую информацию. Не далее чем десять минут назад мы обсуждали этот вопрос с Верховным Прокуратором. Райбис Ромми–Ашер должна родить опасного урода, радиационного мутанта, а может быть, даже дикий, чудовищный плод межвидового сожительства. Вы понимаете, чем это пахнет?
– О, – поразился директор. – Межвидовое сожительство. Да, понятно. Мы убьём его посредством локального нагрева, введём радиоактивный препарат прямо через стенку брюшины. Я прикажу кому–нибудь из врачей…
– Скажите врачу, – прервал его Хармс, – что выбор тут только один: либо убить это чудовище, а затем извлечь из матки, либо извлечь из матки, а затем убить.
– Мне потребуется подпись, – сказал директор. – Я не могу сделать это своей властью.
– Хорошо, – вздохнул Хармс. – Пришлите мне бланки.
Из терминала заструились бумажные листы; он взял их, нашёл места для подписи, расписался и снова заправил бумаги в терминал.
Сидя вместе с Райбис в приёмной иммиграционного бюро, Херб Ашер вяло удивлялся, чего это так долго нет Элиаса Тейта. Элиас ушёл в туалет, да так и не вернулся.
– Когда же наконец я смогу лечь? – устало пробормотала Райбис.
– Скоро, – ободрил её Ашер. – Вот сейчас проверят нас, и всё.
Приёмная наверняка прослушивалась, а потому он не стал вдаваться в подробности.
– А где Элиас? – спросила она.
– Сейчас вернётся.
К ним подошёл иммиграционный чиновник, не в служебной форме, но с бейджиком на груди.
– Где третий из вашей группы? – спросил он и заглянул в свой блокнот. – Элиас Тейт.
– Да там, в туалете, – махнул рукой Херб Ашер. – Нельзя ли пропустить эту женщину поскорее? Вы же видите, что ей плохо.
– Ей нужно пройти медицинское обследование, – равнодушно откликнулся чиновник. – Вот получим результаты, и идите тогда на все четыре стороны.
– Да сколько же можно! Сперва её обследовал наш врач, потом…
– Это стандартная процедура, – оборвал его чиновник.
– Да какая там разница, стандартная она или нет, – сказал Херб Ашер. – Это жестоко и бессмысленно.
– Доктор подойдёт в ближайшее время, – сказал чиновник, – и пока её будут обследовать, с вас снимут показания. Для экономии времени. Её мы допрашивать не будем, практически не будем, мне сказали, что она в тяжёлом состоянии.
– Господи, – воскликнул Херб Ашер, – да это же видно любому, у кого есть глаза!