Валькирия революции
Шрифт:
Их рассуждения вовсе не были умозрительными, а покоились на реальных фактах, на информации, которой в достаточной мере они обладали. В Петрограде начались стачки и демонстрации голодающих, безуспешно пытавшихся раздобыть хлеб в селах и наталкивавшихся на заградительные большевистские отряды: хлеб отнимали, добывших его сажали в тюрьмы, а то и расстреливали. Петроградский диктатор Зиновьев отличался особой жестокостью, но эти акции не были его самовольством — их полностью поддержал Ленин и, собственно, весь ЦК, который тогда еще не был декоративным органом. Не только в Петрограде, но и в других городах были разбросаны листовки и прокламации: «Требуйте освобождения всех арестованных социалистов и беспартийных рабочих, отмены военного положения, свободы слова, печати и собраний для всех
В те же дни в Москве проходила конференция беспартийных рабочих-металлистов. Доклад делал тогда никому еще не известный Андрей Вышинский — представитель наркомпрода. Рабочие требовали отмены привилегированных пайков, в том числе совнаркомовских, разгона новых чиновников, справедливости в распределении продовольствия. Ждали Ленина, но он не явился, послав вместо себя Каменева. Это подлило масла в огонь: рабочие потребовали отмены советской власти, созыва Учредительного собрания… Дело принимало дурной оборот. Для успокоения массы Ленин предлагал послать Коллонтай, уповая на ее митинговый талант. Она отказалась. Пришлось ехать самому. Ленина встретили свистом, но он сумел усмирить зал — и как?! Простейшим образом: во всем, оказалось, виноват мировой пролетариат, не поддержавший своими выступлениями русскую революцию!
На одном из многочисленных тогда съездах выступала крестьянка «из глубинки»: «Все обстоит хорошо, только […] земля-то наша, да хлебушко ваш; вода наша, да рыба-то ваша; леса наши, да дрова-то ваши». Другая крестьянка говорила не столь образно, зато не менее четко: «Коммунисты сели на шею беднейшего крестьянина крепче помещика». О таких настроениях и Шляпников, и Коллонтай имели ежедневную информацию — не потому, что специально ее собирали, а потому, что она шла потоком.
Дыбенко был снова в Одессе — и город другой, и среда другая, и интересы другие. О нарождающейся оппозиции он знал, и о симпатии к ней Коллонтай знал тоже, но от политики старательно уходил и близко к сердцу метания Александры не принимал Может быть, и поэтому очередное послание Павла, повторявшее все предыдущие, не только оставило ее равнодушной, но ранило еще больше своей глухотой.
«Дорогой, родной друг, мой нежный Голуб. Хочется как можно скорее видет тебя. Хотел бы прилетет к Тебе, моему Голубку, моему милому другу и нежному Голубю, сказат все, открыт свое сердце, свою душу и найти то, что так неудержимо и страстно тянуло нас друг к другу, открыт себя. Не подумай, милый Голуб, что я хочу отделит тебя, нет мы оба катимся в неведомое, до сих пор для нас зыбкое пространство, но, милый друг, как я одинок, и я люблю, люблю, люблю Тебя. Любов к тебе еще не остыла. Твой Павел».
Впервые она ему не ответила — не то чтобы не было времени (ночь для этого есть всегда), просто перо не тянулось к бумаге. Не тянулось для письма ЕМУ, а вообще-то писала она беспрерывно, набрасывая тезисы своего выступления на предстоящем партийном съезде и сочиняя брошюру «О рабочей оппозиции», которая никогда не увидит света на русском языке.
При всей своей наивности, абсурдности и обреченности это была первая оппозиция внутри большевистской партии, которую можно назвать идейной. До сих пор различные «платформы» лишь камуфлировали идеями откровенную борьбу за власть, приспосабливая их в качестве орудия политической борьбы. В «рабочей оппозиции», напротив, не участвовал ни один из большевистских вождей, никто из стоявших хоть сколько-нибудь близко к партийной верхушке. Возглавившие ее Александр Шляпников и Сергей Медведев были людьми, конечно, известными, но с начала 1918 года весьма удаленными от кремлевских кабинетов и кулуаров. Медведев, потомственный токарь, вступил в партию пятнадцати лет от роду и уже имел более чем двадцатилетний партийный стаж Он возглавлял Красноярский Совет депутатов, позже комиссарил на фронте. К Шляпникову и Медведеву присоединились руководители некоторых отраслевых профсоюзов — Юрий Луговинов, Алексей Козлов и другие. Но главные шефы профсоюзных объединений, входившие в ЦК — Ян Рудзутак и Михаил Томский, — оппозицию не поддержали. Участники оппозиции исходили, в сущности, из предпосылки, что властвующая верхушка всерьез воевала и продолжает воевать за подлинные интересы рабочих, и достаточно
Коллонтай не сразу вошла в состав оппозиционеров — ее решению предшествовали долгие раздумья. До поры до времени она была с оппозиционерами — точнее, лично со Шляпниковым — только мысленно, только духовно. Страх ли ее останавливал, инстинкт ли самосохранения, неизжитый пиетет перед Лениным, к которому относилась отнюдь не почтительно, но внешне никогда этого не выражала? Кто знает… Так или иначе, присоединение Коллонтай к оппозиции — подпись под декларацией, обращенной к Десятому партийному съезду, — состоялось почти перед его открытием. Ее вступление в борьбу придало оппозиционной платформе несколько иные краски. К главному тезису — передача всей власти «Всероссийскому съезду производителей» — прибавились требования внутрипартийной свободы, разрешения дискуссий, освобождения от чиновничьего засилья.
Понимая, что это именно идейная борьба, а не политиканская свара, что лозунги оппозиции понятны и близки тем, кого высокомерно продолжали называть «партийной массой», Ленин был явно напуган предстоящими выступлениями оппозиционеров на съезде. К тому же он знал, какой магической силой обладает ораторский талант Коллонтай. Впервые за многие годы не она с ним, а он с ней искал контакта и в нескольких коротких, но содержательных беседах пытался заставить ее отказаться от выступления на съезде. Никто не знает, чем бы кончилась эта психологическая атака, если бы не события, развернувшиеся за шесть дней до его открытия. Из Петрограда пришло паническое известие, что в Кронштадте — на главной базе Балтийского флота — мятеж. Матросы образовали Временный революционный комитет и требовали передачи власти по всей стране Советам без коммунистов.
Непосредственным поводом послужили массовые аресты в Петрограде, восставшие потому и надеялись на поддержку петроградских рабочих. Но истинные причины были очевидны: глубочайшее разочарование в том, какую «свободу» и какое «счастье» принесла революция рабочим и крестьянам, — все матросы были выходцами или из городского пролетариата, или из деревенских работяг. За три с половиной года, отделявших март 1921 от октября 1917, большевики выдержали не один мятеж, но не было более опасного и зловещего для них, чем Кронштадтский, — из-за обращения не к «вражеским», а к большевистским же лозунгам и идеям, к их незамутненным истокам, так цинично преданным и загаженным. Этот мятеж, дававший, кстати сказать, рабочей оппозиции неотразимые аргументы, во что бы то ни стало должен был быть подавлен, уничтожен в зародыше, выкорчеван.
Съезд проходил под аккомпанемент сводок, летевших из Петрограда. Газеты и листовки, выпускавшиеся мятежниками, распространялись по городу, чьи-то невидимые руки расклеивали по стенам тексты, переданные из Кронштадта по радио. Свободного слова большевики боялись больше всего на свете: крамола могла расползтись по всей огромной России. Аргументы рабочей оппозиции и призывы кронштадтских мятежников смыкались друг с другом и дополняли друг друга. Проходя в перерыве мимо Коллонтай, Ленин остановился, чтобы снова уговорить ее отказаться от выступления. В голосе звучала угроза, но Коллонтай ощутила скорее мольбу. Решение, однако, она уже приняла.
— Партия потеряла свое подлинно пролетарское лицо, — страстно взывала она с трибуны, — вырождается в касту бюрократов и карьеристов. Засилье партийного чиновничества видит каждый. Бюрократизм проникает и во все звенья государственного, советского аппарата. Три года назад насчитывалось 231 тысяча чиновников, теперь, после объявленного сокращения, — их 243 тысячи. Что выиграл от революции пролетариат, в интересах которого она и совершалась? Не случайно рабочие массами выходят из партии. Они вступали в СВОЮ партию, теперь они видят, что это не их партия, а партия чиновников и бюрократов… ЦК отсылает инакомыслящих в отдаленные края, чтобы не путались под ногами, чтобы голос их никем не был услышан. Почему ЦК так боится инакомыслия?