Вальс в темноту
Шрифт:
Он напомнил себе, что общаться можно разными способами, не обязательно на личных встречах. Возможно, свидание, которого я так страшусь, уже состоялось, прямо у меня на глазах, на клочке бумаги.
В тот же день, к ужину, она сделалась подозрительно задумчивой. Посредница-негритянка ушла, и они снова остались наедине.
Все реже раздавались ее замечания, такие, которым обычно бывает приправлена трапеза сидящих за столом. Вскоре она перестала подавать голос по собственной инициативе, отвечая лишь на его реплики. А потом и вовсе
Наконец она так глубоко погрузилась в свои неведомые ему размышления, что это даже сказалось на том, как она жевала пищу: ее челюсти стали двигаться значительно медленнее. А размышления эти наверняка присутствовали, ибо мозг по природе своей не терпит пустоты. Для того чтобы подцепить на вилку новую порцию еды, ей уже требовалось несколько минут. А потом вилка надолго застывала в воздухе, на полпути между ртом и тарелкой.
Затем эта задумчивость завершилась таким же непостижимым образом, как и началась. Она вернулась из своих мысленных странствий. Либо, блуждая в них, она зашла в тупик, либо дошла до цели.
Обратив на него взгляд, она заметила его.
— Помнишь тот вечер, когда мы поссорились? — мягко спросила она. — Ты что-то сказал про старый страховой полис, который ты приобрел еще тогда, когда мы жили на Сент-Луис-стрит. Это правда? Он и в самом деле еще существует? Или ты это все придумал, так же, как и историю с деньгами?
— Он еще существует, — рассеянно ответил он. — Но он потерял силу, поскольку я просрочил уплату взносов.
Теперь она усердно двигала челюстями, словно наверстывая упущенное.
— Значит, от него абсолютно никакого проку?
— Нет, если уплатить взносы, он снова вступит в силу. По-моему, не очень много времени прошло.
— И сколько денег нужно?
— Пятьсот долларов, — нетерпеливо ответил он. — А они что, у нас есть?
— Нет, — с готовностью согласилась она, — я просто спросила.
Она отодвинула от себя тарелку. Опустив глаза, как будто он ее в чем-то упрекнул, она уставилась на свои сплетенные пальцы. Затем, обхватив один палец другими, она начала покручивать кольцо с бриллиантом, которое он когда-то подарил ей к свадьбе. В одну сторону, в другую, рассеянно, отвлеченно.
Разве можно было сказать, что она увидела в этом предмете? Разве можно было прочесть ее мысли? Этот жест ни о чем не говорил. Просто женщина задумчиво вертит кольцо.
— А как его можно было бы восстановить? Я хочу сказать, если бы у нас были деньги? Как это делается?
— Просто деньги посылаются в Новый Орлеан в страховую компанию. Они засчитывают взносы по полису.
— И тогда он снова вступает в силу?
— Тогда он снова вступает в силу, — с некоторым раздражением ответил он, поскольку его уже начинала выводить из себя ее настойчивость.
Он, разумеется, понял, чем вызван ее внезапный интерес. Она лелеяла расплывчатую надежду, что под этот полис можно занять денег и добыть таким образом средства к существованию.
— Можно на него взглянуть? — попросила она.
— Прямо сейчас? Он где-то наверху, среди моих бумаг. Но предупреждаю тебя, он никакой ценности не представляет платежи просрочены.
Она больше не настаивала. Она лишь задумчиво продолжала покручивать бриллиант у себя на пальце, чуть смещая его то в одну сторону, то в другую, так, что он сверкал и искрился в свете лампы.
Она больше не заводила с ним разговора о страховом полисе, но, помня ее просьбу, он по собственной инициативе принялся его разыскивать. Не сразу же, а два дня или три спустя.
Он не смог его найти. Сначала он поискал там, где, как он думал, должен был находиться этот документ. Его не было. Ни там, ни в другом месте — он заглянул, куда только можно было.
Должно быть, он потерялся во время одного из многочисленных переездов, когда они в спешке складывали или распаковывали вещи. Или найдется потом в каком-нибудь неожиданном месте, куда ему не пришло в голову посмотреть.
Наконец не придавая этому особого значения, он оставил поиски, может быть сочтя это делом напрасным. Поскольку полис все равно не представлял ценности и не мог послужить залогом для займа (а именно из этих соображений, как он думал, она его спрашивала), то невелика была и потеря.
Ей он даже не рассказал о своей неудаче. Не видел в этом смысла, поскольку она, казалось, тоже забыла о том, что этот документ недавно вызвал ее интерес. Сидя напротив него за столом, она задумчиво поглаживала свои лишенные колец пальцы.
Через неделю ходившая к ним уборщица и стряпуха (в одном лице) внезапно исчезла, и они остались одни в доме.
Он заметил это — мужчина есть мужчина — лишь после того, как она отсутствовала два дня подряд, и спросил:
— А что с Амелией?
— Во вторник я ее уволила, — кратко ответила она.
— Но мне казалось, что мы ей за несколько недель задолжали. Как ты сумела с ней рассчитаться?
— Никак.
— И она все-таки согласилась уйти?
— Ей ничего другого не оставалось, я ей приказала. Она получит свои деньги, когда они у нас самих появятся. Она это знает.
— Ты собираешься еще кого-нибудь нанять?
— Нет, — сказала она, — сама справлюсь. — И добавила себе под нос какие-то слова, которые он не совсем разобрал.
— Что? — спросил он с невольным удивлением. Ему показалось, что она сказала: «Все равно уже недолго терпеть».
— Я сказала: «Придется немного потерпеть», — повторила она.
И она в самом деле справилась, причем гораздо успешнее, чем тогда, когда они жили в Мобиле и им пришлось столоваться в гостинице.