Валтасар (Падение Вавилона)
Шрифт:
Здесь он сделал паузу, потом запросто добавил.
– Набузардан, сын собаки, осмелился коснуться лезвием моих очей. Он посягнул на сыновей моих, потом истребил мою плоть...
Амель повернулся и направился к лестнице. Иври потихоньку начали подниматься с колен. С возвышения царь, волнуясь и повысив голос, громко объявил.
– Набузардана вызвать! Пусть он возглавит стражу, которая будет сопровождать Иехонию и его семейство в Палестину. Все, кроме наби*, обязаны вернуться на родину. Об исполнении доложить, слышишь, Набонид?!
Глава царской канцелярии, стоявший впереди других членов государственного совета, поклонился.
Амель-Мардук топнул ногой.
– С этого момента не сметь мне перечить! Под страхом смерти!.. Каждое мое слово записывать и исполнять. Я буду проверять исполнение.
–
– Это касается всех.
Затем царь вновь обратился к членам совета.
– Слышите! Исполнять!! Бе-гом!!!
* * *
После того, как вновь призванный на службу Набузардан во главе нескольких кисиров прежней дворцовой гвардии был отправлен на запад, город затаился. Подобное издевательское обращение с заслуженными вояками, плевок в лицо Набузардану, прославленному полководцу и "другу" Навуходоносора, командовавшего осадой Урсалимму, количество стражи, а, следовательно, и почет, оказываемый кучке чужаков, которых почему-то решили возвратить на родину, произвели в войске гнетущее впечатление. Более того, Амель-Мардук, словно не насытившись, войдя во вкус, в последний момент определил в помощники Набузардану Рахима-Подставь спину, а также нескольких наиболее заслуженных декумов. При этом всему отряду было приказано оставаться в Палестине, пока царь не востребует их в Вавилон. Это решение нельзя было трактовать иначе как лишение царской милости и бессрочную ссылку граждан, не щадивших жизней ради возвеличивание Вавилона. В чем была их вина? Ладно, Набузардан - у всех сильных, судачили на рынках, рыльце в пушку. Но рядовых-то, Рахима и других ветеранов-декумов за какие провинности?.. В городе поселились непонимание и сумятица. Все ждали новых гонений, однако царь, дни и ночи проводивший в компании новоявленного слепого пророка, ограничился этими полумерами. Далее из дворца неожиданно посыпались милости: кому-то преподнесли ценный подарок, чьи-то несчастья по судебной линии завершились оправдательным приговором, двум старым солдатам правительство подтвердило право на владение земельными наделами, однако подобные жесты не сняли напряжения в городе. Граждане тайком переговаривались, что худшие времена только откладываются, но не отменяются.
Подобное бесцеремонно-оскорбительное отношение к тем, кто составлял гордость армии, не укладывалась в сознании. Общим местом в Вавилоне было убеждение, что Небесные Врата обладают неземным величием и, следовательно, свет этого величия осенял каждого черноголового, проживавшего в нем. Тем более воинов, убедивших соседние народы в его силе!.. Жители Вавилона полагали, что их город, первым появившийся на верхней земле, являющийся центром и столпом мира, должен внушать чужакам неодолимое почтение. Поднять руку на Вавилон, заявляли самые смелые, это все равно что попытаться взять штурмом небо. Сколько их было, покушавшихся на Небесные Врата, увозивших в плен статую Бела-Мардука?! Давайте посчитаем! Царь хеттов Мурсилис I, ассириец Тукульти-Нинурта, эламский правитель Кудур-Нахунте, выживший из ума ассирийский царь Синаххериб, полторы сотни лет назад до основания сравнявший священный город, - всех не перечислить. Какова же была их судьба? Все как один приняли жестокую смерть от рук своих же сыновей.
О том же - о величии, могуществе и незыблемости Вавилона - твердили многочисленные указы, с воцарением нового царя ворохом посыпавшиеся из его канцелярии и требовавшие неукоснительного выполнения всех предписаний власти. О славе города и населявших его жителях пророчествовал и Седекия. В исступленных откровениях, непременно рождавшихся в присутствии придворных, слепец убеждал Амеля руководствоваться в будничных делах "заветами предков, словами и делами отца своего". В частных же беседах, оставаясь один на один, Седекия учил, что все величие Вавилона сосредоточено в царственности правителя, и, судя по знамениям, другого такого царя, как Амель-Мардук, городу ждать придется очень долго.
Переведенный в царские палаты, Седекия быстро раздобрел. Округлилось маленькое сморщенное личико, перестали подрагивать руки. Голос его приобрел необходимую для пророка бархатистость, уверенность, неистовую страсть. Бывший узник без конца восхвалял ум и непоколебимую мощь Амеля-Мардука, великого царя, воспетого "знаменитым страстотерпцем и правдолюбом Иеремией, которого почитал и твой отец, славный Навуходоносор". Амель млел, слушая эти длинные, туманные речитативы, распеваемые на манер жрецов, когда-то служивших при урсалиммском Храме.
Но в чем, задавал вопрос слепец, состоит величие самого царя? В чем слепящий свет его царственности? В том, что это сияние является отсветом Божьего величия. Как в мире существует един Создатель, так и царь на земле един, и нет никого, кто смел бы встать с ним вровень. Эти речи лучше любого снадобья лечили душу Амеля, успевшего к тому времени почувствовать славу и силу небесного Господина, именуемого в Вавилоне Меродахом, а в прочтении предков-иври, когда-то вышедших из Вавилона, Саваоф или Яхве. Знаком был царь и с теми свитками, которые тайно заполняли просвещенные иври, ещё его отцом Навуходоносором выселенные на канал Хубур, где их заставили выделывать и обжигать кирпичи. Все чаще и чаще Седекия внушал Амелю, как оскорбительно для Господа утверждение в роли покровителей и защитников страны рукодельных истуканов.
– Чье имя будешь утверждать в подвластном тебе Вавилоне, тот и освятит дела твои, - как-то заявил Седекия.
– И людишек вокруг себя следует подбирать, испытывая их верность тебе и твоему покровителю. Соберешь достойных, и что тогда будет тебе стадо человеков? Укажешь ему направление, щелкнешь бичом - и побегут они как один туда, куда тебе нужно.
Первым воспротивился подобным речам глава царской канцелярии Набонид. Последнее дело, заявил он, в преддверии испытаний, которые ждут Вавилон, путать имена защитников и покровителей, искать ссор внутри страны. Следом царя вновь посетили верховные жрецы всех главных храмов Вавилонии и в приемлемой, но ультимативной форме потребовали от Амеля-Мардука обязательства не посягать на древних отеческих богов. В тот же вечер Амель с горя напился сирийского вина и, поделившись со слепым пророком обидами, отбыл на охоту. И на этот раз по его повелению изображение бога Набу было оставлено в городе.
На следующий день слепой Седекия пригласил к себе близкого советника царя, своего соотечественника Даниила. Этот человек обладал мудростью и слыл за великого разгадывателя снов. На этом поприще он отличился ещё в бытность Навуходоносора, который в последние годы приблизил к себе юношу-иври.
С момента появления в царском дворце новоявленного пророка Даниил пребывал в постоянной тревоге. Услышав о приглашении, он едва справился с испугом; жуткий страх, перемешанный с предощущением беды, напал на него, однако отказать человеку, вознесенному царем на такую высоту, царедворец не посмел.
Опасаясь подслушивания, они поднялись на крышу цитадели, разговаривали на родном языке, тем не менее, не забывали время от времени переходить на арамейский и отпускать хвалы новому правителю.
Весь этот месяц, пробежавший с того момента, как из темницы, отголоском прежней, свободной - урсалиммской!
– жизни, жутким, вставшим из могилы призраком, напомнившим о разрушения Храма и гибели страны, возник нежданный, грозный, натянувший на себя одеяние пророка Седекия, Даниила неотрывно мучил вопрос - насколько безумен внезапно явившийся из небытия, нежданно-негаданно вошедший в силу, последний иудейский царь, чье предательство навлекло на землю обетованную столько бед и горя?
За эти дни Седекия ни разу не обмолвился об утерянном рае, в котором его и звали по-другому - Матфанией. Ни разу, даже оставаясь один на один с Даниилом, слепец не спросил, чьих он будет, каким образом оказался в кругу ближайших советников царя. Это нелюбопытство, отсутствие всякого интереса к зачеркнутому, сожженному, разрушенному прошлому не давало Даниилу покоя.
Было ему, Даниилу (или, на вавилонский манер Балату-шариуцуру), в ту пору от роду сорок пять годков - самая зрелость, самая мудрость. Решительности в таком возрасте тоже хоть отбавляй. Все свои знания, опыт, влияние он использовал, чтобы облегчить судьбы соплеменников, поселенных на канале Хубур. Его хлопотами многие из них - особенно молодежь - сумели научиться грамоте и перебраться в городскую черту, где большинство занялись торговлей, давали деньги в рост, а кое-кто, вспомнив навыки предков, занялся ювелирным делом, ведь златокузнецы и гранильщики драгоценных камней прежнего Иерусалима славились по всей верхней земле.