Валтасар (Падение Вавилона)
Шрифт:
При упоминании имени Иеремии Даниил потерял дар речи, а Набонид поморщился.
Наступила тишина.
– Все на прежних местах?
– спросил Набонид.
– Да, господин. Я могу проводить, - предложил Нур-Син.
– Не трудись, - заявил Набонид.
– Оставайся с невестой. Это твоя невеста? Луринду?
– смягчился "царский голова".
– Хорошенькая... Что слышно от Рахима, Луринду?
– Дед доблестно несет службу в далеких краях, - ответила девица и склонила голову.
– Это радует, - ответил Набонид.
Затем он обратился к Даниилу, все ещё удивленно взиравшему на хранителя.
–
Они удалились. Боковой лестницей спустились на первый этаж, где в середине одного из залов, в столбе солнечного света искрился, сиял золотистой медью огромный сосуд, называемый морем.
Огромная округлая ванна напоминала шестилиственную лилию, установленную на спинах двенадцати, также отлитых из меди волов. Высота моря превышала два человеческих роста, от одного края до другого было не менее десяти локтей,* длина окружности более тридцати локтей.
Даниил не мог удержаться и поклонился в пояс священному сосуду, в котором священники перед тем, как войти в святилище и подняться к алтарю, омывали руки и ноги. Затем обошел его - Набонид последовал за ним. Когда они оказались на другой его стороне, подальше от входа, Даниил завел разговор о новоявленном "пророке".
Начальник царской канцелярии вовсе не удивился.
Все время, пока Даниил, подбирая выражения, объяснял свое отношение к речам Седекии, сводившееся к тому, что он, Балату-шариуцур, не желает иметь ничего общего с проходимцем, пусть даже он и является его соплеменником. Он, Балату, до конца верен Вавилону, его новой родине. Набонид слушал его молча, вздыбив брови. Когда же иври намекнул на замысел Седекии свалить начальника царской канцелярии, Набонид словно проснулся и неожиданно спросил.
– Ну и что?
– и после недолгой паузы добавил.
– Что ты хочешь от меня?
Даниил опешил, удивленно глянул на главу царской канцелярии.
– Не понял?
– спросил он.
Набонид усмехнулся.
– Что же здесь непонятно. Ты пытаешься добиться от меня осуждения отмеченного божьим даром человека?
– Седекии?!
– Именно. Ты ждешь услышать от меня хулы и брань в адрес нашего правителя? Ты хитер, Балату, и со свойственной вашему племени изворотливостью методом от противного пытаешься исполнить слово, данное Седекии и погубить меня.
– У меня и в мыслях ничего подобного не было!
– воскликнул Даниил. Моя преданность государю известна. Мой народ молится о его здоровье, просит у Яхве удачи в делах страны.
Набонид не ответил и пытливо, можно сказать, бесцеремонно разглядывал Даниила. Тот, осознавший наконец, что вляпался в неприятную, грозящую самыми неприятными последствиями ситуацию, решил идти до конца.
– Почему ты, Набонид, так ненавидишь наш народ? Почему ты не можешь поверить, что я искренне озабочен судьбой государства...
– Точнее, своего народа, присосавшегося к этому государству, поправил его Набонид.
– И да, и нет, - ответил Даниил.
– Мой народ не отрывает себя от жителей Вавилона, и ты знаешь об этом лучше многих других. Тебе ли прикидываться невеждой! Тебе ли упрекать нас за то, что мы честно исполняем Моисеев завет.
– Не надо про народ, Балату, - усмехнулся Набонид.
– Сейчас ты спасаешь себя. Свою шкуру... Ты считаешь меня за простачка, неспособного сделать выводы из анафемы, которой вы предали
– Послушай, Набонид. Твой вывод, сделанный из того факта, что наши старики лишили Седекию земли и воды, имеет место быть только в том случае, если ты докажешь, что я в своей деятельности руководствовался какими-то иными интересами, чем интересы Вавилона. Приведи пример, и я удалюсь.
Теперь задумался Набонид.
– Ладно, и что из этого следует?
– А то, что наше проклятие можно истолковать и по-другому. Вспомни замученных в твоих застенках моих соплеменников, у которых ты пытался выпытать имя Бога. Помнишь старика, выказавшего слабость. Ты выпустил его, и он убил себя, отказавшись принимать пищу. Никто не пришел его уговаривать, никто не пытался его накормить. Даже дети и внуки отвернулись от него. Тебе этот случай ни о чем не говорит?
Лицо Набонида приобрело неприятное выражение. Уголки рта опустились, лицо застыло.
– Как видишь, мы многое знаем друг о друге. Тебе должно быть известно, что значит проклятие, наложенное стариками.
Набонид замедленно кивнул.
– Может, Иезекииль, - продолжил Даниил, - потому и произнес анафему, чтобы тебе и сильным в Вавилоне стало ясно - у нас обратного хода нет. Мой народ лучше, чем кто бы то ни было, знает, чем грозят прихоти недалекого, отягощенного грехами, озабоченного лишь сохранением собственной власти правителя. Мы сделали выбор. Разве не так? Ты ненавидишь нас - за что? За то, что молимся своему Богу? Но каждый народ имеет своих богов, и ты не испытываешь к ним ненависти. Тебя раздражает, что наш Бог - един? Но и для тебя это не тайна. Мне ли напоминать тебе, что в окружении Навуходоносора все было пропитано предощущением Бога? Мне ли указывать тебе на Бел-Ибни, чьим учеником ты считаешь себя? Вспомни составленную им молитву, которую хотели утвердить как государственную:
Нинурта - это Мардук мотыги;
Забаба - это Мардук рукопашной схватки;
Эллиль - это Мардук царственности и света;
Набу - это Мардук счета;
Шамаш - это Мардук справедливости;
Адад - Мардук дождей...*
Он замолчал. Набонид пристально, с нескрываемой издевкой глянул на него.
– Что же ты не договариваешь? Почему умолчал о Сине - Мардуке, осветителе ночи?
– Не хотел тревожить тебя, гневить тебя.
Вновь наступила тишина.
– Ладно, - наконец выговорил Набонид.
– Седекия действительно опасен. Не мне, - он вальяжно отмахнулся.
– Против меня у него руки коротки, однако государству он может причинить немало бед.
– Может, тебе самому поговорить с ним?
– предложил Даниил.
– Тщетные потуги, - откликнулся Набонид.
– Он никогда мне не поверит. Он знает, что именно я настоял на том, чтобы ослепить его и лишить потомков мужского пола. Набузардан лишь исполнял приказ. Тебе, впрочем, он тоже не доверяет, но послужить ему некоторое время полезно. Что он говорил насчет царевича Валтасара?
– Его следует приблизить к трону и воспитывать под приглядом царя.
– Ты тоже так считаешь?