Вам хорошо, прекрасная маркиза?
Шрифт:
Когда действующие лица постановки вышли на сцену в заключительный момент, чтобы поклониться третий раз и сорвать еще немного аплодисментов, Мишаня встал, выставил вперед огромный букет красно-бордовых роз и преподнес их Ванде Вольфовне.
– О! – я приподняла бровь. – Это что-то новенькое. До этого Мишаня себе такое не позволял.
Гордый тем, что все-таки позволил, водитель Давыдовых вернулся на свое место, сел и скрестил руки на здоровенной груди. Я подумала, что если он соберется похитить несчастную старушку, то ему это удастся легко и быстро, хоть она и весит больше центнера.
Я привычно стояла за кулисами и смотрела спектакль с текстом в руках, намереваясь в случае необходимости подсказать забытую фразу. Но Ванда Вольфовна отлично выучила свои реплики, а Заславский по старой привычке, если что-то и забывал, то перевирал безбожно. Но в этом ассорти одна фраза, близкая по смыслу, с легкостью заменяла другую.
– Великолепно, – потирал рядом со мной руки режиссер Богомольцев. – Такой успех! Наши конкуренты подавятся собственным ядом!
– А вы, между прочим, Заславского хотели уволить, – укоризненно напомнила я Богомольцеву.
– Хотел и уволил, – отмахнулся от меня режиссер. – А потом, когда он пришел с гениальной идеей, восстановил. Мы должны двигаться вперед! К новым идеям и свершениям. Топтание на месте погубит театральную жизнь страны! Чего страны! Всего мира! Катерина, пойдем на сцену! Я хочу поклониться своему зрителю!
– Это который сидит в первом ряду? – прищурилась я.
– Они сидят везде, – обрадовался Богомольцев. – Их в последнее время так много…
Он схватил меня за руку и потащил из-за кулис на сцену.
– Ну, я-то там зачем?
– Твои креативные костюмы, сшитые специально для этого попурри, нечто невообразимое! Вырвиглазовское! Уверен, что публика так азартно реагирует и на них!
Ну да, я скреативила, одела героев постановки в стиле пэчворк. Это такой веселенький стиль в виде деревенских домотканых половичков с заплатами. Представьте только, что у Заславского из такого половичка сшит смокинг! Несомненно, что-то в этом есть. Богомольцев прав, я должна стоять на сцене.
Я ничего не увидела, находясь между дружно отбивающими поклоны Богомольцевым и Заславским. В зрительном зале, оказывается, такая темнота! Я первый раз стояла на этой сцене после спектакля. В любое другое время, когда в зале не было зрителей, я изображала из себя звезду. Что было, то было.
Но вот так – стоять перед публикой, которая находилась под впечатлением увиденного и услышанного, и эти впечатления были весьма и весьма приятными, мне не доводилось еще ни разу. Приятно-то как!
Внезапно я все-таки увидела Мишаню. Он поднялся, выудил из-под своего сиденья букет белых роз и направился к сцене. Я попыталась удрать, но Заславский с одной стороны, а Богомольцев с другой крепко держали меня за руки. Вырываться было бесполезно! Они восприняли бы это как провокационный демарш, направленный для поддержки конкурентов.
Я затаила дыхание! Но Мишаня ловко сунул мне букет под мышку и опять вернулся на свое место. Он что, знал заранее, что меня выволокут на сцену?! Или у него, как у завзятого театрала, под сиденьем всегда находится запасной вариант?! Нет, он пять вечеров подряд ждал именно этого момента.
– Боже, спасибо тебе! Как же я счастлива! – говорила Ванда Вольфовна, одаривая публику книксенами.
– Принимаю благодарность, хоть и не называюсь столь громко, – ответил ей Заславский.
– Ванечка, и тебе огромное спасибо! Я и не думала, что еще способна на безумные поступки!
– Ха, – подмигнул мне Иван Сергеевич, – то ли еще будет! Вместе сходить с ума гораздо интереснее, чем поодиночке.
– Это точно, – вздохнула я, вспомнив отчего-то Давыдова.
Он так и не позвонил. А я не из тех девушек, которые звонят первыми. Да и нужна ли я ему?! Теперь у него есть целое поместье. А у меня скоро появится своя мастерская! Вот только нужно найти просторное помещение для аренды. И я начну брать заказы из других театров, что значительно расширит мои возможности. Когда я стану богатой и знаменитой, Давыдов еще пожалеет, что бросил меня! А я обязательно стану, потому что упорная и всегда достигаю поставленной цели. Вот сказала, что найду письмо, и нашла. Сказала, что отдам его Артуру, и отдала. Что бы еще такого сказать, чтобы оно сбылось?
– Браво! Браво! Браво! – раздавалось тем временем из зала.
– Ох, стояла бы и слушала, слушала и слушала, – восхищалась Ванда Вольфовна.
– Я напишу еще одну пьесу! – торжественно пообещал Заславский. – Мы еще сыграем с тобой, Вандуся!
– Напишите роль для меня, – приказным тоном заметил Богомольцев. – Можно без слов. Слова учить некогда.
– И для Катерины что-нибудь найдется! – щедро обещал Заславский.
Что-нибудь меня никогда не устраивало ни в ролях, ни в мужчинах. Да, я слишком разборчивая, вот и попалась на крючок своих собственных предпочтений. Больно срываться с крючка, но нужно. Если тебя не ценят, если тобой не дорожат, если к тебе относятся наплевательски, то незачем тратить время и чувства на недостойный объект! Вот возьму и влюблюсь в… Мишаню! А что? Что-то хорошее в нем наверняка есть.
– Я устала кланяться, – сказала я Богомольцеву. – Пойдемте, оставим их наедине с благодарной публикой.
– Идите, идите, – смахнула слезу Ванда Вольфовна, – я еще тут немного постою. Ах, свет рампы слепит до слез…
Иван Сергеевич наконец-то сделал счастливой свою любимую женщину. Надо же, а я ведь никогда не думала о том, что Ванда Вольфовна мечтает сыграть в пьесе. Я думала, она мечтает сшить что-то кружевное и воздушное, одновременно экономное и недорогое. Как же часто я ошибаюсь в людях!
Мы с Богомольцевым ушли со сцены, но не потому, что мне надоело, а потому что к нему кинулись репортеры с телекамерой из местных СМИ. Сунув ему под нос микрофон, они начали задавать вопросы, на которые режиссер отвечал с энтузиазмом и гордостью.
Ко мне с вопросом подошел Мишаня.
– Как дела? – хмыкнул он, оглядывая меня с ног до головы.
– Пока не родила, – хмыкнула я ему в тон. – Как рожу, так и скажу.
– В каком это смысле? – напрягся он.
– А ты в каком? – схитрила я.