Вам хорошо, прекрасная маркиза?
Шрифт:
Мишаня впал в ступор.
Нет, все-таки лично я считаю, что в мужчинах самое сексуальное – это не мышцы, а мозг! Я б с Мишаней долго не продержалась. Наша семейная лодка разбилась бы не о быт, а о его безмозглую башку. Впрочем, что я на него так налетела? Для любой другой девушки Мишаня – замечательная находка. Это рыжим кошкам подавай интеллект!
– Артур Олегович заболел. Гриппом. С температурой. Вот меня послал. Сиди, сказал, каждый вечер в этом театре, охраняй ее и окультуривайся.
– Как он там? – не выдержала я. – Сделал ей предложение?
– Предложение? Какое?
– Руки и сердца, разумеется!
– А, это, сделал, – обрадовался Мишаня. – Они решили расписаться на Красную горку. Через, – он стал загибать пальцы, считая, – через три месяца.
– Передавай им мои поздравления!
– Обязательно передам. А ему что сказать?
– Кому?
– Артуру Олеговичу?
– А ему что-то отдельно нужно говорить?
– А не нужно?
– Не нужно. Хотя, нет. Передай ему, чтобы он был счастлив!
– И все?
– Разве этого мало? Я пожелала ему огромного счастья. Ему и Фаине.
– Ей тоже передать привет? Подожди, мне нужно записать, я так сразу всех и не запомню.
– Издеваешься?! – возмутилась я. – Или намекаешь на свадебный подарок? От меня они не получат ничего, я и так подарила им поместье.
– Да, поместье, – обрадовался Мишаня. – Оно изменилось!
– Я рада, – сказала я, хотя на самом деле особенно радоваться было нечему.
– Ну, так я пошел? А то еще приветы нужно расписать, не забыть.
– Миш, а ты чего сюда приходил-то? В театр, – на всякий случай уточнила я.
– Цветы подарить, – честно признался тот.
– А пьеса тебе понравилась?
– Честно? Я ничего не понял. Но мужик молоток. Маркиз то есть.
– Никакой он не маркиз, – вздохнула я. – Но молоток, это точно.
– И ты не маркиза?
– И я нет, – усмехнулась я. – Если бы я была титулованной особой, богатой и знаменитой, то, думаешь, он бы меня бросил?!
– Что-то я запутался, – признался Мишаня, – лучше пойду приветы передавать.
Мы тепло попрощались, я выразила надежду, что ближайшие дни водитель точно не станет присутствовать на спектакле. Он подтвердил, что не будет. Ходил каждый вечер потому, что у него было задание – как только я выйду на сцену, сразу подарить мне белые розы. Почему белые и почему мне?! И кто дал ему это задание? Вопросы вертелись на языке, но я сдержалась. Сказала себе, что мне совершенно не интересно, что там обо мне думает Давыдов, собираясь на Красной горке жениться на своей великолепной мачехе!
– Катюха, это полный успех!
Наконец-то Заславский с Вандой Вольфовной покинули сцену и своих восторженных поклонников.
– Айда с нами кататься по ночному городу! За такси плачу я!
– Спасибо, Иван Сергеевич, но я так устала, так устала, домой пойду.
– А мы вспомним молодость! – решилась Ванда Вольфовна. – Детка, – прошептала она мне на ухо, – ты знаешь, что дороже всего на свете?!
– Знаю, – кивнула я, прекрасно помня ее прежний постулат. – Дороже всего на свете – здоровье. Его нельзя купить.
– Глупенькая, – она потрепала меня по щеке. – Какая ты еще молоденькая и глупенькая! Дороже всего на свете – любовь. Это ее нельзя купить ни за какие деньги! А здоровье? Что здоровье? Врачи научились вживлять людям новые сердца. Но нам всего дороже старые, надтреснутые, раненые, больные любовью… Люби, Катенька, люби! Это так прекрасно!
И она, грациозно взмахнув подолом длинного платья в стиле пэчворк, упорхнула вместе с Заславским кататься по ночному городу.
А я подхватила свой букет белых роз и потопала домой, по дороге размышляя, что действительно дороже всего на свете. У меня выходило не что, а кто.
Февральская стужа промораживала мой хрупкий организм до костей. Ледяной ветер, договорившись с мрачным тусклым небом и едва светящими уличными фонарями, дополнял картину апокалипсиса в отдельно взятом месте города. Я возвращалась через стихию домой, где меня, увы, никто не ждал. Прижимала к себе букет роз и молила небеса, чтобы цветы не превратились в жалкие ледышки. Яркий, праздничный целлофан, в который они были обернуты, уже пораженчески хрустел на морозе. Я шла мимо реки, которая все-таки не справилась со стужей, проиграла – ее вода замерзла, покрывшись толстым слоем льда. В выходные сюда приходили дети, чтобы покататься на коньках. Да, во всем этом холоде я нашла позитивное начало того, что зима вовсе не так плоха, ведь когда-нибудь она обязательно пройдет и наступит весна.
После Нового года и январских каникул короткий февраль тянулся нескончаемо долго. И если бы не новая постановка Заславского, увидевшая свет буквально за считаные дни, то на меня навалилась бы страшная апатия. Я часто думала о том, насколько правильно поступила, сбежав из поместья Давыдовых. Возможно, нужно было остаться, чтобы посмотреть на реакцию Артура при виде раритетного письма, дарующего ему право собственности на богатое наследство. Просто посмотреть ему в глаза и сразу увидеть в них… что?
Я боялась это увидеть: безразличие, вранье, испуг.
Я предпочла испугаться сама и сбежать.
Артур еще несколько раз позвонил, но я поставила его номера в «черный список» и, казалось бы, зажила спокойно.
Конечно, мне так только казалось! Давыдов снился мне практически в каждом сне. Чаще всего это был сон о том, как я от него убегала, а он меня догонял, и все заканчивалось на самом интересном месте. Я просыпалась и думала: а дальше-то что?! В реалиях дня оставалось одно большое ничего. А ведь он мог не только звонить, но прийти в театр! Мог бы прийти, подойти ко мне и сказать… Я бы ответила, что в нем не нуждаюсь и видеть его больше не хочу. Скорее всего, он потому и не приходил.