Ванесса

Арсан Эммануэль

— У вас всегда были прекрасные способности к языкам. На скольких языках вы говорите?

— Не на многих. Итальянского я не знаю.

— Так это вы для изучения итальянского все время общаетесь с этим симпатичным Парнем, который недавно сюда прибыл?

— А какой смысл жить, если все время не заниматься самоусовершенствованием?

— Вы уже очень много знаете. Вы хороший археолог и образованная женщина.

— Мои стремления направлены не в эту область. Я боюсь стать интеллектуалкой.

— Всеми нами управляет специфика и жаргон наших

профессий. Мы становимся рабами своих привязанностей.

— Я делаю все возможное, чтобы не поддаваться предрассудкам, фальшивкам и претензиям, которых в моей профессии предостаточно. Я стараюсь оставаться в стороне от ее мелочных интриги закулисной политики. И мне, кажется, удалось устроиться таким образом, что я сейчас никому и ничему не принадлежу. Это, наверное, главная причина моей любви к работе. Я проявляю к ней единственный интерес, не являющийся обманом, — относительный интерес.

— А постоянная работа с прекрасными предметами не подвергает вас риску предпочесть вещи людям?

— Настоящий риск в том, что начинаешь обращаться с людьми, как с вещами. Этого я пытаюсь избежать любой ценой.

— А разве не должно быть легко иметь с вами дело?

— Вы хотите меня как-то использовать, Незрин? Поэтому вы и захотели снова со мной встретиться?

— Ну, не совсем использовать вас. Скорее заручиться вашей поддержкой. Впрочем, вам нечего опасаться за свою независимость. Наши взгляды и убеждения не противоречат друг другу.

— Вам нужна я, мое тело? Я понимаю, что нужна не вам лично. Государственное дело, верно?

— А вы к этому готовы?

— Нет. А впрочем, смотря по обстоятельствам. Вы хотите, чтобы я отправилась с Гвидо в Сивах и следила за ним? А в обмен предлагаете помочь мне найти отца?

— Готов держать пари, вам удастся его отыскать. Но я не уверен, что Селим снова захочет вас видеть.

— Надежное пари, ничего не скажешь! Главное, что я этого хочу. А если я откажусь от вашего предложения, у меня не будет ни одного шанса получить разрешение на эту поездку?

Незрин ответил неопределенно-вежливым жестом.

— А что там делает мой отец?

— Он помощник губернатора. Одна из его обязанностей состоит в том, чтобы держать иностранцев на расстоянии.

Вана снова весело рассмеялась.

— Вы должны признать, что жизнь это вопль! — с трудом выговорила она.

Перегнувшись через стол, Вана поцеловала Незрина, не обращая внимания на стоящего рядом полицейского — официального телохранителя Адли.

— Мои условия таковы, сказала она. — Я отправлюсь с Гвидо в Сивах. Меня не смущает перспектива продавать себя человеку, которого я люблю. Но я не буду сообщать о Гвидо ничего такого, что может причинить ему вред. Я буду информировать вас только о том, что не касается его лично. Меня не очень беспокоят интересы транснационального общества контроля за нефтью, и я не хочу, чтобы они волновали Гвидо. Договорились? Когда мы можем выезжать?

— Не так уж скоро. Сначала мне нужно изучить этот проект. А вы пока покажите своему другу окрестности Каира. Скажите, чтобы он набрался терпения. Если вам понадобится транспорт, я это устрою. Вам нужны деньги?

— А вы знаете хоть одну проститутку, которая не берет платы? — дерзко улыбнулась она.

— Вы наслаждаетесь этой ролью, правда? Кто знает, может быть, вы когда-то втайне мечтали об этом.

— Скажите откровенно, Незрин, ведь это была ваша личная фантазия — стать государственным сводником? Заручившись услугами единственной дочери своего школьного друга в качестве высокооплачиваемой шлюхи?

— Почему высокооплачиваемой? — любезно спросил Незрин. — Видите, и вы не свободны от мирских соблазнов!

* * *

— Завтра, — сказала Вана, открыв дверь пришедшему Гвидо, — мы посетим Гизу.

— Позволь тебе напомнить, что меня интересует Сивах.

— Ты должен еще пройти все инстанции. Я решу, как это сделать побыстрее. С завтрашнего дня я становлюсь твоим официальным гидом.

— Кто это тебя назначил? Незрин Адли? Он хочет, чтобы ты шпионила за мной?

— Точно. И не воображай, что можешь от меня ускользнуть, даже когда я сплю.

— И чем я должен отплатить за такое покровительство?

— Учись. Кажется, ты хочешь изображать археолога, историка и сексолога. Вот и обучайся этим профессиям. Хочешь, чтобы я стала твоим учителем?

— А ты искушена во всех этих науках?

— Цель науки — не знать, а задавать вопросы. Правильные вопросы.

— А ответы на эти вопросы тебя не интересуют?

— Черепки и надписи на камне, бронзовые и гипсовые скульптуры не дают ответа. И потом, то, что меня интересует, не находят, но ищут.

— Но эти фрагменты рассказывают тебе об исчезнувших цивилизациях.

— Ни одна из цивилизаций на Земле еще не исчезла — цивилизация еще не создана.

— Разве ты не считаешь пирамиды, которые собираешься мне показать, продуктом цивилизации?

— По-твоему, люди, способные задумать и осуществить такое техническое чудо, — дикари?

— Хуже, чем дикари, — слуги власти.

— Зачем их посещать и заставлять других приезжать к ним, раз они кажутся такими чудовищами?

— Потому что они вызывают желание понять.

— А что тут понимать? Что, по-твоему, важнее для достижения цели — материальные средства, с помощью которых эти каменные глыбы могли транспортироваться и точно устанавливаться на место, или религия и политика, благодаря которым фараонам, их министрам и жрецам удавалось заставить миллионы подданных страдать и умирать, как рабочую скотину, чтобы создать это совершенство?

— А ты думаешь, что здесь играет роль вера?

— А кто распространил эту веру? Давай вернемся в наше время: что ближе к науке — изучать связи между первичной мерой длины — локтем и размерами и расположением пирамид по отношению к солнечной системе или выяснять причины, по которым вынужденная доверчивость моих предков привела к порабощению и жалкому состоянию моих современников?