Ванька 8
Шрифт:
Про эти «категории» мне как-то что-то Малиновский говорил, но я тогда был очень занят с ранеными и данная информация у меня в одно ухо влетела, а в другое вылетела.
Сейчас-то я про них хорошо знаю. В то утро, если честно, я про «категории» и не вспомнил. Это теперь, задним числом, я могу сказать, что нас на них делили. От того, в какую ля-куртинец попадал, вся его дальнейшая судьба зависела. Кого-то ждал суровый военно-полевой суд и расстрел, а кого-то — лопата в руки и копка траншей под огнём противника… Тоже не сахарно,
К месту нашей ночевки явился опять какой-то незнакомый мне полковник с большой группой младших офицеров. Сколько же их Керенский сюда прислал? Как воевать — офицеров нехватка, а тут — понаехало их… За казенные денежки во Францию. Туристы…
Сначала начали выкрикивать фамилии и имена членов отрядного и полковых комитетов.
Те, гордо подняв головы, выходили из сгрудившейся солдатской массы. Теперь уже никто деления на роты не соблюдал, все нижние чины смешались на дороге и её обочинах.
— Прощайте, товарищи! — кто-то из комитетчиков махал остающимся рукой, а кто-то и молча шагал в сторону вызывавших.
Делегатов от рот и команд в главный и полковые комитеты оказалось не мало. Семьдесят два человека. Первоначально было ещё больше, но часть погибла под обстрелами.
«Первую категорию» под усиленным конвоем аннамитов куда-то повели, но тут полковник замахал руками.
Оказалось, отобрали не всех. Забыли в спешке о председателях ротных солдатских комитетов.
Ещё полчаса и руководители ротных комитетов присоединились к группе ля-куртинцев, окруженных колониальными солдатами.
Полковник наскоро перекурил и продолжил громко зачитывать фамилии из списка, который держал в руках.
На открытом месте, где мы сейчас находились, сейчас было ветрено, и не один из ля-куртинцев мечтал о том, чтобы у полковника листы бумаги из рук вырвало и унесло куда-то далеко-далеко…
Все, кто — знал, кто — догадывался, что вызываемые будут наказаны больше, чем остающиеся. Не просто так, по всему видно, их из общей массы отделяют.
Вызывали теперь членов ротных комитетов и солдат, что активно против войны на собраниях выступали.
— Воробьев!
В нормальных условиях произнесение твоей фамилии звучит сладкой музыкой. Особенно — когда награждают или чем-то поощряют.
Тут же я напрягся.
Меня вызывают? Солдата-однофамильца? Мало ли в бригаде Воробьевых…
— Воробьев… — повторил полковник. — Иван Иванович.
Меня… Тут ошибки быть не может. Полковник нижнего чина с отчеством именовать не будет.
— Иван Иванович…
Полковник начал нетерпеливо водить глазами по солдатским рядам.
Я стоял у телег с ранеными.
— Здесь! — я поднял руку.
— Выйти сюда! — полковник повысил голос.
— Доктора-то нашего за что?
— Эй, вы чего?
— Куда врача-то?
Несколько недовольных голосов
Ранее вызывали солдат, редко — унтер-офицеров, а тут — доктора.
— Его и в комитете не было!
— Он нашего брата лечил…
— Не выходи!
У меня даже в груди защемило. Во как…
— Воробьев Иван Иванович, старший врач полка… — дочитал до конца строчку в своей бумажке полковник.
Кто ближе к нему стоял, мог заметить недоумение, на миг промелькнувшее на его лице.
— Выйдите… — уже сменил тон и манеру обращения полковник.
— Э! А, раненых-то, кто лечить будет?
— Доктор, не ходи!
Это и подобное понеслось над головами ля-куртинцев.
Полковник заозирался по сторонам, на одного офицера из своего сопровождения посмотрел, на другого…
Понятно, не сам он этот список писал, что сейчас озвучивал.
Секунда, и полковник, сделав серьезное лицо, ещё раз произнёс мои имя, фамилию и отчество.
Глава 40
Глава 40 Суд
«Вторую категорию», куда я попал, везут в Бордо.
Зачем? Почему? Одному Богу известно…
Ну, там я ещё не был.
В товарном вагоне, где я сейчас, ля-куртинцев — как сельдей в бочке. Ещё и двенадцать французских солдат-конвойных.
Все мы тут в тесноте и обиде.
Как в других вагонах? Наверное, не лучше.
Многие из моих попутчиков болеют. Сказались почти полное отсутствие продуктов питания в лагере в последние дни, бессонные ночи во время артиллерийских обстрелов, недостаток воды… Да, без воды было особенно плохо — ни попить, ни соблюсти элементарную личную гигиену.
Из еды в дорогу нам ничего не дали. Хорошо, французы-конвойные делятся с нами сейчас своими пайками, но это такой мизер…
Лечить мне наших солдат нечем. Так и едем.
Вот и Бордо. Тут ситуация и прояснилась. Судить на собираются.
Вызывают нас на суд сразу по несколько человек. Сейчас я сижу и жду своей очереди, а разбираются со старшим унтер-офицером первой роты второго полка Логачевым. Логачев в бригаде — человек уважаемый, помимо четырех георгиевских крестов и четырех медалей, он имеет французский крест «Круа де герр» и черногорскую медаль с надписью «За храбрость». Её ему подарил сам король Черногории Николай во время смотра русских войск.
— Какой роты? — задал вопрос председатель суда.
— Первой роты… — с достоинством отвечает унтер. Первая рота — это всегда почётно.
— Сколько лет?
Это-то ему зачем?
— Сорок два… — Логачев, наверное, самый пожилой среди всех нас.
— Взводный?
— Нет.
— Отделенный?
— Нет.
— Кто же?
— Никто, — ответы Логачева были весьма кратки.
— Ты же старший унтер? — опять следует вопрос от председателя.
— Так точно, — по уставу отвечает спрашиваемый.