Ванька-ротный
Шрифт:
– Даже стрелять не умеют – подумал я (сказал я себе под нос) Но крови вокруг отверстия не было. Стреляли одиночными. От первых трёх выстрелов солдат не упал. Он захрапел, замотал головой. Еще две пули вошли ему в затылок. А он не падал, и стоя на коленях, продолжал храпеть. Капитан из дивизии крикнул:
– Кончайте скорей. Один из охранников подошел к связанному вплотную, пустил длинную очередь из автомата и толкнул его в спину ногой. Он ткнулся головой вперёд и неожиданно разогнулся снова. Тогда охранник повалил его ударом приклада в бок. Кто-то незаметно подошел ко мне со спины сзади и негромко оказал:
– Кто из солдат перебежит к немцам, не уйдёт от кары! Я мгновенно повернулся и увидел глаза мл. лейтенанта.
– А это ты? Я так и знал!
– Что я мог еще сказать ему?
Офицеры дивизии засуетились, забегали, вскочили в сани и трогаясь с места, крикнули в сторону солдат охраны!
– Сбросьте его под обрыв!
Тоненько звякнул подвешенный под дугой жеребца колокольчик, сани резко рванулись, офицеры в них дёрнулись и покатили со школьного двора. Конвойные, торопясь, скинули с обрыва неостывшее тело, попрыгали быстро в сани и поспешили наутек. Так прошел ещё один день войны. Но почему-то мне запомнилась два основных момента, связанных со школьным двором в Верховье. Первый, когда мне сзади на плечо навалилась физиономия мл. лейтенанта, говорившего о возмездии. Лицо его я больше никогда не видел и постепенно забыл, а противный запах из желудка и изо рта запомнил надолго.
– Поймаем где стриженного наголо – на месте расстрел без суда!
– Всё ясно? Сбежишь поймают сразу!
– Слушай и запоминай! Ты зачислен в 421 полк, 119 стрелковой дивизии.
– Запомни эти две цифры!
– А документы?
– Какие документы? Документы тебе не нужны! В роте тебя и так будут знать! Ты будешь числиться в ротном списке. У командира роты на руках документов нет, а ты всего солдат (на всего рядовой)!
– Следующий! Подходи!
– В стрелковой роте хлёбово выдают без предъявления документов!
– Видал! Он ещё винтовку не успел получить, а требует документы! – не унимался уполномоченный.
– Тебе что важнее? Винтовка или документ?
– Следующий! Подходи!
– Я тут.
– Чего ты тут? Фамилию говори! Из каждой деревни набирали до десятка парней и мужиков, брали и хозяев. К вечеру или на следующий день их направляли для проверки в дивизию. Когда до меня дошла очередь, я получил отсортированную и проверенную партию солдат. Из числа батраков (мужского населения) в деревнях не все оказались пристроены (в хозяйстве). Были и такие, которые болтались без дела. Некоторым, чтобы прокормиться, приходилось слоняться по деревням, обходить всю округу. А какая работа зимой. Когда наши подошли к Белому, некоторые сразу стали проситься в армию. Это были в основном бездомные бродяги. Они с охотой просились в солдаты. Многие смекнули, что будет мобилизация. Но ждали её по-разному. Одни хлебнув вольного воздуха бросали насиженные места и ночами растворялись в снежных просторах, уходили в другие районы, где наши роты не стояли и где у них проживали дальние родственники. Другие, полагая, что пришли их последние денечки, лихо заламывали шапки и начинали упиваться самогоном. И только голодные, бездомные, продрогшие на дорогах бросали свое батратцкое положение и добровольцами записывались к нам (в армию). Добровольцев самостоятельно направляли в Шайтровщину. Такой бездомный бродяга обычно подавался в ближайшую деревню, где стояла рота. Он нерешительно и пугливо смотрел на часового и осторожно, чтобы не потревожить его, спрашивал где и как записаться в солдаты. Доброволец стоял, переминаясь с ноги на ногу, и терпеливо ждал пока часовой ходил в избу доложить начальству. Не все окруженцы были сыты и тепло одеты. В каждой деревне были лишние руки. С наступлением зимы их стало больше. В некоторых домах жили недовольные и злые старухи, у них за кусок хлеба и за пустую похлёбку не раз наломаешь спину. А солдат стоит на посту. Хорошо быть солдатом. Стой и не чём не думай. А эти деревенские при немцах почувствовали себя хозяйчиками. Внешний вид такого бездомного окруженца был разительный. Линялая в заплатках и лоскутах куцая поддёвка, подпоясанная веревочкой! Кусок самотканой тряпки вокруг шеи. Затасканная, по тёртая шапка на голове. Крашенные сушеной черникой с дубовой корой исподние подштанники вместо штанов и плетеные из лыка лапти и онучи, крест на крест обмотанные веревкой. Сколько тряпья было навьючено на таком человеке. Он нёс на себе все, что у него имелось. Ничего лишнего, лишь то, что нужно ему в дороге. Все у него держалось на завязочках и верёвочках. Обросшие и не бритые, похожие на стариков, согнув руки и воткнув их в рукава, странники на русской земле спешили по зимним дорогам, перегоняя друг друга, стараясь перехватить кусок лишнего хлеба из-под носа у другого.
У каждого из них на шее болтался оловянный крестик на льняной сучёной нитке. Нехристей и богохульников на порог не пускали. Им, как ворам не было веры. Они не боятся бога, значить не боятся ничего. А если человек не боится бога, он хуже вора и злодея, хуже лиходея и убивцы. Хозяйки молодые и старые все стали не в меру набожны и жадны. Крестик на шее в ту пору и умение креститься были, как пропуск, как добропорядочный (хороший) знак. Смиренный человек навсяк вызывал сочувствие, сострадание и жалость. Его можно было за корку хлеба заставить целый день работать. Работа, конечно, тяжёлая, но набожный человек не посмеет роптать. Он гнет спину, a хозяин на него рычит. У каждого за спиной висел холщевый мешочек, где помещался жалкий скарб и запас тряпиц и всяких веревочек, кусок черствого хлеба, пригоршня вареной картошки и кружка, чтобы напиться где воды. Матушка Русь, к временам царя Федора вернулась. Переступая с ноги на ногу и постукивая лопатками о хрустящий снег, будущий солдатик уже смелей поглядывал на крыльцо, на нём с минуту на минуту должен был появиться часовой, ушедший доложить в избу начальству, Часовой выходил, пропускал его мимо себя, предлагая зайти для разговора в избу (с начальством), бродяжка теперь у порога не крестился. Он, конечно, нервничал, теребил шапку в руках, здоровался о выходящими из избы солдатами, с поклоном гнул шею, по старой памяти, к чему не привыкнешь, болтаясь как бездомный пес (по дорогам). Но вот его подталкивали в избу. Откашлявшись с мороза и от холода, он спрашивал, не может ли он записаться в солдаты. Постепенно замешательство его проходило, Он слышал свой натуральный голос и начинал рассказывать старшине, где и как попал в окружение. Старшина уточнял кое-что для вида и объявлял ему свое решение!
– Переночуешь здесь в деревне. Разводящий тебе покажет избу! Когда будет кормёжка, вместе с солдатами пойдёшь на кухню! Ночью из деревни не выходить! Переночуешь, а завтра самостоятельно пойдёшь в деревню Шайтровщнну! Знаешь такую? Можешь идти!
– Сычёв! Проводи его на ночлег!
Это были крепкие жилистые парни, мускулистые, голодные, привыкшие к тяжёлой работе (за кусок хлеба). Лапти у них разъезжались на гладкой дороге, они торопливо ими перебирали, держа равновесие телом. И вот они добирались до первой деревни где стояли наши солдаты (штабы) и начинали новую жизнь. Постепенно их вливали в стрелковые роты, выдавали оружие, но у них оставался свой прежний зашарканный внешний вид. Прикрыть их шинелями сразу не могли. Но постепенно они снимали с себя тряпье и лапти, жгли всё это вместе со вшами, разводя костры на снегу. Им выдавали шинели, телогрейки и ватники, валенки, шапки, перчатки и нижнее солдатское белье.
Но по деревням ещё отсиживалось не мало людей призывного возраста, Переход от подневольной жизни примня и постоянных бабских окриков к солдатской службе проходил не у всех одинаково, с охотой и быстро. Новобранца не только нужно было одеть, по ставить в строй, некоторых нужно было с самого начале, учить всей солдатской мудрости. Особенно на счёт страха и паники. «Коли штыком» в нашу программу обучения не входило. Мы сразу учили войне. Многие из них служили кадровую службу (армию). С ними было несколько проще, но испуг первых дней войны нужно было преодолеть в их сознании. Были и такие, которые армии не нюхали. Ничего пообвыкнут, попадут под пули – станут солдатами. За короткий срок роты пополнились рядовым составом. Не хватало только младших командиров и ротных офицеров. Окруженцы все шли рядовыми, не смотря на их прежние звания. Я теперь редко ночевал в расположении роты. Меня всё время посылали то туда, то сюда. Я мотался верхом в седле. Лошадёнка была неказистая, но разумная и привязалась ко мне как собака. Приеду в деревню, в какой-нибудь штаб, закину поводья на луку седла и пущу eё шарить по саням и по сараям сена щипать. Где клок, где охапку выдернет, а сама посматривает и все время следит за мной. Сойду я с крыльца, а она уже здесь. В общем, ходила она за мной по деревне как собачка (не как лошадь, а как дворняжка). Она терпеливо ждала, когда я потреплю её по холке, когда я полезу в карман, достану оттуда кусок сухаря или сахара. После чего мы отправлялись о ней в обратную дорогу домой. Роту перевели в деревню из школы. Роту свою я оставил на старшину и на Савенкова. Савенков был рад, что он один без меня хозяйничал в роте. Старшина ездил по округе, доставал в деревнях кой-какие продуктишки и самогон. Где брал по согласию, где менял на барахло, а где раскалывал (брошенные) тайники и ямы и извлекал оттуда съестное. Помогали ему в этом (местные мужики) бывшие батраки, теперь новобранцы. Война по границы раздела с немцами почти не велась. Немцы не выходили за (свою) черту занимаемого ими района и следили за нами (но зорко следили за нашими, наши тоже не трогали немцев). Стрельбы с обеих сторон совсем не велось. В деревнях в открытую топили печи. Погода долгое время стояла ясная, но немецкая авиация не летала. Потом налетал ветер, небо хмурилось, и неделю подряд бушевала пурга. В один из таких дней, когда в двух метрах ничего не было видно, заблудившийся немец вошел в нашу деревню. Все эти дни из-за непогоды я находился в роте. А может, надобность отпала меня посылать (куда) в штабы. Немец был весь обсыпан белой порошей. Руки глубоко торчали в карманах шинели. Автомат и чехол с запасными рожками болтался за спиной. Немец подошел к крайнему дому, посмотрел вдоль улицы, на улице никого. Он решил войти в крайнюю избу, взялся за ручку, дверь была заперта изнутри.
Снег и ветер хлестал по окнам и стенам изб, (он) немец нуждался в тепле. Он долго блуждал и сильно застыл, выбился из сил и хотел одного лечь, отдохнуть и согреться. Завтра он спросит название деревни и (справится о дороге) доберется к своим. А сейчас поскорей найти живого человека, забраться на теплую лежанку, закрыть глаза и спать. Он прошел несколько домов, увидел в окне слабый свет, постоял у порога, огляделся по сторонам и шагнул на крыльцо. Дверь была полуоткрыта. Немец не предполагал, что в деревне стоят русские. На улице не было ни одного часового. Часовые в деревне были. Они некоторое время ходили на конце деревни вдоль улицы и смотрели за дорогой. Кто пойдет проверять посты в такую погоду (в такую шальную погоду посты проверять, когда глаза снежной порошей лепит). Часовых было двое.Они решили зайти (зашли только) в сенцы, чтобы прикурить. Покуривая, они посматривали в полуоткрытую дверь за улицей, А потом, когда завывание снежной пурги заскребло и завыло ещё сильней, они подались в избу (решили зайти) в избу отогреть озябшие (окоченевшие) ноги и руки. Немец поднялся на заснеженное (укрытое снегом) крыльцо, следов человеческих ног нигде (на нем) не было видно. Из этого дома давно никто не выходил на улицу, решил он и зашел в тёмные сени, прикрыл за собою дверь, она чуть скрипнула. Когда он вошел в избу, его обдало белым паром, и он спросил в непроглядное пространство (не увидел, что за столом сидят двое русских в военной форме).
– Maтка цу хаузе ист? – (спросил он в пространство)
Вьюга за окном продолжала мести и шуршать за стеклом. Часовые, сидевшие (у печи) на корточках на полу моментально (проснулись) вскочили. Они думали, что их окликнули те (двое) что сидели за стоном и играли в карты. По середине комнаты спиной к ним стоял немец (на изготове) с автоматом в руках. А солдаты, игравшие в карты, подняли руки вверх и стали подыматься из-за стола. Немец почувствовал между рёбер твердый ствол русской винтовки. Он нехотя опустил свой автомат, сбросил с плеча ремень и положил его на лавку. У него не было сил бороться и сопротивляться. Он вздохнул теплого воздуха, который стоял в избе, (так) и остался стоять с поднятыми руками. Теперь эти двое, стоявшие за столом с поднятыми руками, увидев перемену ситуации, опустили руки и с облегчением вздохнули. Им показалось, что немца привела часовые. А руки они подняли по ошибке, с испуга. Они рассмеялись, что попали врасплох. Заигрались, мол в карты, не видели. Но смеяться было нечему. Минутой назад немец мог их прострелить из автомата. А теперь, когда они попали вне всякого сомнения в глупейшую ситуацию, они дружно смеялись. Часовые стояли и хлопали глазами, а (они) те за столом радостно заливались смехом, показывали пальцем на немца.
Они были твёрдо уверены» что это часовые привели немца в избу. Один только немец знал, что и как здесь случилось (произошло в избе. Он ясно знал кто, кого и когда брал в пленю Теперь ясно стало одно, он немец). Он немецкий фельдфебель по глупости вляпался в плен (попал/оказался в плен) Я накануне вечером вернулся в деревню. Из школы нас перевели в Большую Кобыльщину. Здесь-то и произошло пленение немца. Когда меня разбудили и доложили о случившемся, я велел старшине немедленно, отправить его в батальон. Штаб батальона стоял в то время в той же деревне, только занимал другое крыло. Спустя некоторое время немца потребовал к себе лично Березин. О чём говорил он с (немцем) ним наедине, кто был переводчиком этой беседы, куда девались протоколы допроса, никто в штабе дивизии не знал. Штабисты меня вызывали несколько раз по телефону и хотели узнать подробности об этом загадочном немце, но я не допрашивал его (и кроме того, что он фельдфебель) и ничего не мог (сказать/ответить на их вопросы) сказать. Я даже фамилии немца не знал. Автомат и обоймы с патронами я (отдал приехавшему генеральскому денщику) сдал в батальон. И вот к утру следующего дня в деревню въехали легкие (шитые ковром) саночки. В сопровождении генеральского адъютанта прибыл в нашу деревню тот самый фельдфебель, которого захватили ночью мы. Почему он вдруг явился сюда? Немцу при мне вернули автомат, (обоймы с патронами,) документы и мелкое барахло, вроде часов, бензиновой (немецкой) зажигалки и фонарика. Может, фотокарточки солдаты оставили у себя? – подумал я. Личный (офицер) адъютант генерала передал мне обоймы с патронами и устно отдал короткое распоряжение. Немца нужно довести лесом до немецких позиций и отпустить. Штабных из полка и батальона в деревню Б.Кобыльщина никого не допустили. Я был (как бы) вроде коменданта пограничной заставы (закрытой полосы).