Ванька-ротный
Шрифт:
А мы с Петей были хороши! Мы хотели на четвереньках выползти через дверь наружу, а сами в темноте уткнулись головами в противоположную стену. Мы долго ползали и шарили руками по стенам в абсолютной тесноте. Потом, наконец, мы выбрались на крыльцо и вдохнули ночного свежего воздуха. Нехорошо, что мы, офицеры, ползаем по полу. Теперь нам нужно было менять место своей стоянки. За переменой места дело не встало. Солдаты ночью вынесли наши кровати и перетащили их в небольшой отдельный домик ближе ко льнозаводу. Здесь мы поселились и организовали свой новый КП. Организации, собственно, никакой, так, одно название. Солдаты это название принимали за чистую монету. Раз так положено, так и называли.
Недалеко от дома в открытом чистом поле я приказал отрыть новый пулеметный окоп. Зачем рисковать пулеметом, их в полку раз-два и обчелся. Вообще, это была не моя забота. В пулеметной роте был командир роты |Саня| Кувшинов. Но, странное дело, на мельнице он ни разу не появился |бывал|. Я спрашивал Петра Иваныча, почему Кувшинов не заходит на мельницу.
— У него важные дела. Он к милашке в какую-то деревню часто ездит.
Наша жизнь довольно быстро вошла в привычную колею. По немцам мы не стреляли. Нам приказано было экономить патроны. Дороги развезло. Подвоза почти не было.
И вот, после стольких неудач взять больницу в рукопашном бою, Березин утвердил план подкопа. Для того, чтобы поднять на воздух здание больницы, по расчетам саперов нужно было подложить около двух тонн взрывчатки. При меньшем количестве ее мог получиться только пшик. Запасов взрывчатки в дивизии не было. При утверждении плана подкопа было принято решение забрать все, что можно у артиллеристов, почистить все полковые обозы и склады. |Забрали все, что было, кроме НЗ, мин и снарядов|. Надеялись, что когда дороги подсохнут, боеприпасы подвезут.
Из часовни пехотинцев солдат быстро убрали. Пустили туда |маркшейдера| и саперов. Они пришли с лопатами и мешками. Вначале рыхлую землю стали брать из-под мерзлой корки. Потом, когда земля оттаяла, поставили деревянную крепь и столбы по всему наклонному штреку, |как назвал его маркшейдер|. Подземный лаз уходил под землю и шел с небольшим наклоном под фундамент больницы. Расчет был большой. Саперы пройдут под землей тридцать метров и окажутся под полом подвала больницы. От часовни до наружной стены больницы по прямой было всего двадцать метров. Лаз подошел к передней стенке фундамента, и ее пришлось обходить, углубляя подкоп. Через несколько дней саперы обошли фундамент, подрыли под пол подвала и стали выбирать камеру, где нужно сложить взрывчатку. Саперы, работавшие в пороховой камере, отчетливо слышали звуки шагов и приглушенные голоса немцев, сидевших в подвале. Взрывчатка, мины и снаряды, собранные по всем подразделениям, были уложены, пороховую камеру плотно забили, шнур взрывателя вывели наверх в часовню.
Почему я знал все подробности подготовки взрыва больницы, потому что меня заранее вызвали и велели возглавить штурмовую группу, которая после взрыва должна будет броситься и занять развалины кирпича. Я согласился, но оговорил условия. Когда перестанут падать камни и глыбы, отделение разведчиков и группа добровольцев из пехоты пойдут на развалины и займут их. И если немец не будет нас атаковать, я со своими двумя солдатами возвращаюсь на мельницу. Останутся те, кто не ходил на больницу.
— Хватит! — сказал я, |- Нельзя одним и тем же все время страдать!| В подвале лежи! В окна больницы |под немецкие гранаты| прыгай! Принимаете такой вариант? Я пойду! Я не полковой разведчик, я иду на развалины больницы как доброволец. Мое предложение было принято. Я был доволен.
Перед рассветом штурмовая группа в двадцать человек вышла на исходное положение. Две тонны взрывчатки лежали, забитые в штольне под землей. Когда раздался взрыв, все здание больницы приподнялось, дрогнуло, и из его середины вырвалось пламя, камни и дым. Боковые стены поползли как-то странно вниз. В высоту метнулось желтое облако пыли. Отдельные камни и куски кирпича продолжали шлепаться вокруг. На больницу мы шли двумя группами. Разведчики справа, а я с десятком солдат — с левой стороны. Наша группа без выстрела поднялась и навалилась на груду кирпичей.
Но что не додумали мы и заранее не учли. В густой массе кирпичной пыли дышать было абсолютно нечем. Желтая пыль лезла в горло, першила и въедалась в глаза. Немцы не ожидали взрыва и попыток атаковать развалины больницы не предприняли. Двухэтажную больницу с толстыми стенами в доли секунды, как языком с поверхности земли слизнуло. Долго висело мутное облако коричневой пыли. Через некоторое время нам притащили противогазы. В противогазах немного легче было дышать. Прошло часа три, можно было оглядеться, можно было размять застывшие суставы и мышцы. Посмотрев в обе стороны, мы увидели, что в одном месте из-под кирпичей торчит в кованом сапоге нога. В другой была видна рука. Солдаты отвалили кирпичи и потихоньку стали разбирать засыпанных обломками немцев. Откопали и вытащили двух. Они были живые. Немцы были сильно помяты, стонали и охали.
Теперь от нас не требовали в фонд обороны их личные вещи. Кто что откапывал, тому то и доставалось. Солдату — часы и портсигар, немцу спасенному — жизнь на этом свете.
На следующий день откопали еще одного |наши соседи разведчики|. Пленные немцы рассказали: в больнице занимала оборону пехотная рота. В подвале сидело около ста человек. Подвал был оборудован деревянными двухъярусными нарами. Подвал обогревался несколькими железными печами. Утром, перед самым рассветом, за несколько минут до взрыва, подвал покинул лишь один человек. Это был их капитан, командир роты. Все остальные попали под взрыв. Двое немецких солдат, которых откопали, стояли на посту на втором этаже больницы. Самого взрыва они не слышали, на некоторое время потеряли память. А те, что были в подвале, остались заживо погребенными под целой горой битого кирпича. Действительно, если лечь и приложить ухо к груде кирпичей, то из-под земли услышишь удары и скрежет лопат. Немцы оказались засыпанными в дальней части подвала. Они колотили снизу по каменной стене лопатами. Звуки ударов и приглушенные голоса неслись из-под земли. Никто из наших, конечно, и не помышлял рыть яму им навстречу. Мы сверху им для затравки постучали, они отчаянно заколотили нам в ответ. Жалко, что азбуки Морзе мы не знали, а то бы переговоры можно было бы с немцами организовать. На третий день я ушел с горы битого кирпича. Постукивание из-под земли продолжалось. Как потом рассказали солдаты, стук продолжался около недели. Потом звуки стали слабыми. Видно, у немцев в подвале не хватало воздуха. Через некоторое время ответные удары прекратились совсем. Огромная гора битого кирпича лежала на месте больницы. Немцы, взятые в плен, были уверены, что в больницу попала большая бомба, сброшенная с самолета. Они не забыли ночной огонек, который однажды ночью блуждал над городом Белым, когда мы запускали змея. Через неделю солдаты в развалинах выбрали себе норы, обложили их обломками кирпича, и получились бойницы. За то, что я ходил на груду кирпичей, мне даже не сказали спасибо. Начальство наше примерно рассуждало так: раз вошли туда без боя и без сопротивления, контратаки немцев не последовали, потерь наши группы не имели, это мог сделать любой вместо нас. Ничего тут доблестного. А насчет того, что мы переживали смертельную опасность перед броском, то ведь наши душевные переживания никого не волнуют. Чего зря переживать, когда в тебя не стреляют!
Весна была в полном разгаре. Вокруг все преобразилось и зазеленело. У нас отобрали полушубки и валенки. Для замены обмундирования нам приказали отправиться в тылы полка. Это был мой первый выход в тыл за пределы мельницы. Мы сдали зимнюю форму и получили кирзовые сапоги и вместо шапок — пилотки. После зимней шапки пилотку на голове вроде и не чувствуешь. Мы стояли по-прежнему на мельнице, наблюдая за немцами. С некоторых пор над нашими позициями стали появляться немецкие самолеты. То прилетит "костыль" (одномоторная "стрекоза") и целый день кружит, то появится "рама" — "Фокке-Вульф 111".
"Рама" — самолёт-разведчик "Focke-Wulf Fw 189".
— Смотри, стерва, нюхает! Щупает, где пулемётики спрятаны! — бросали ей вслед свои слова солдаты.
Сначала от самолетов хоронились и прятались. Потом привыкли. Стали ходить в открытую, сидели на крыльце и лениво посматривали в небо, лениво сплевывали, закрывали глаза, прислонившись затылком к стене, и грелись на солнышке.
— Целый день трещит над головой и не стреляет!