Ванька-ротный
Шрифт:
— Как у вас братцы здесь дяла? — Немец-стерва видно сильно бьет? — кричали в их сторону наши стрелки.
Но вместо ответа мы видели только их спины.
— Видать серьезный народ!
Подниматься с земли и идти к ним туда для того, чтобы что-то выяснить у наших стрелков после марша не было сил. Какой там идти! Ноги давило! Коленки не гнулись! Язык заплетался! А это завсегда, когда с марша до места дошел. Ногу не поднимешь, тяжелые они по пуду. А скажи, что не дошли до места, что еще два, три перехода — откуда только силы берутся, небось, они в загривке у солдата еще есть. Тут, когда солдат пришедши, на бок лег, лежит на снегу и ждет, как бы до нар только добраться, его с земли не своротить. Поговорим, авось потом! Завтра сами посмотрим!
Посмотришь издали на часового. Вон наши верзилы лежат развалясь.
Мужики, как мужики! Поставят его сейчас на пост, разве он будет топтаться на месте. Присел у землянки, опустил вниз загривок и сидит, вроде спит, вроде бдит на посту. На него хоть кричи, ни кричи, он свое дело знает. А эти алтайские на посту минуты спокойно не простоят все вертятся, суетятся, куда-то все смотрят. Увидев, что наши солдаты разбрелись по землянкам, алтайцы стали подходить ближе. Но ночью, с дороги кому охота смотреть на них. Солдаты как солдаты, только винтовка у них торчит за спиною слишком высоко.
И только когда все выспались, когда рассвело, когда все вылезли из землянок наружу, при свете зимнего дня мы увидели все и сразу прозрели. Перед нами на постах маячили не солдаты, а алтайские женщины. Одеты они были, как и мы, в солдатскую форму.
— Ну, брат и дяла! Бабы нас здеся охраняли! А мы как дрова, как еловые поленья, такую ночь проспали!
Алтайская бригада, состояла из добровольцев, и в своем составе имели большое количество женщин. Второй эшелон бригады состоял полностью из них. В бригаде были женщины снайперы, пулеметчицы, минеры, телефонисты, подносчики снарядов и санитары. Многие из них воевали на передке.
— Ну и дяла! Мать часная! Вот где, для нашего брата малина!
Поди, сунься! Она с винторезом стоит! Ну, чаго ты? Разве я сам не вижу.
Майор Малечкин качал головой и потирал руки.
— Слышь, начальник штаба? Мне отведи землянку на одного. Телефон к себе поставишь. Телефонистов тоже к себе посадишь. Они мне не нужны.
— Я поеду в дивизию. К вечеру вернусь. Скажи, чтоб все было готово!
Вернувшись, из дивизии он объявил:
— Пулеметный батальон пока остается в резерве. Из дивизии дали строгий приказ. Распорядись, чтобы наши здесь зря не болтались! Кругом бабы! Солдаты разом здесь шашни заведут. Мы натянули веревку вокруг занятых нами землянок и объявили поротно, что выход за веревку строго запрещен. Один Малечкин имел право перешагивать через нее.
На второй день нашей стоянки в штабную землянку, где я жил явился Малечкин и прямо с порога заявил:
— Ты начальник штаба остаешься за меня!
— Считай, что я заболел! В дивизии об этом знают.
— Ты сиди на телефонах, могут позвонить.
— Комиссар уехал в политотдел, пробудет там неопределенное время.
— Ты остаешься здесь главным.
— Егор заедет за продуктами, зайдет к тебе. Если что, передашь с ним записку.
— Прощай, покедыва! Желаю успеха!
Майор повернулся и исчез на несколько дней. Мы стояли на прежнем месте. Звонков из дивизии не было.
Через два дня майор вернулся. Я увидел его мельком. Он был довольный, усталый и осунулся. Не заходя ко мне, он ушел к себе и завалился спать. На следующий день он зашел ко мне в землянку.
— Ну, как дела, начальник штаба?
— Как вы тут без меня? Из дивизии кто звонил?
— Пройди по ротам! Готовь солдат. Проверь оружие!
На днях выступаем. Переходим в наступление. Но пока об этом никому ни гу-гу! Вечером я зайду к тебе, поиграем в картишки: — это значило, что обо всем поговорим. Я хотел ему доложить как готовы роты.
— Вот вечером обо всем и расскажешь мне! — добавил он. Телефонистов и писарей я отправил из блиндажа в землянку к солдатам, им наши разговоры слушать не к чему.
Вечером майор явился ко мне, присел к столу, глубоко вздохнул и улыбнулся.
— Ну и бабы здесь! — сказал он неопределенно.
— В батальоне у нас осталось мало людей. Пополнения не жди. Его не будет. В наступление пойдем в этом составе. Двигаться будем в полосе 48 полка.
Я доложил ему о готовности рот и просил каждую роту обеспечить повозкой.
— Нам на марше нужно иметь полный боекомплект. Тащить пулеметы и боеприпасы на себе солдаты не смогут.
— Ладно! Отберем подводы у наших снабженцев.
— Что, правда, то, правда. Славяне наши действительно отощали.
Майор вынул атласные карты. Деловой разговор продолжался. Мы играли, майор спрашивал и рассказывал. Я слушал его, отвечал на вопросы, а сам думал о другом.
У меня в полках и в дивизии близких друзей и приятелей не было. Я был одинок — как перст один. Меня вызволили с передовой, но в штабную компанию не приняли. Для них, я по-прежнему был "Ванька ротный". Штабные с окопниками знакомства не заводили. Да и кто я был? Старший лейтенант, командир пулеметной роты, [за неимением грамотных в дивизии по пулеметному делу, назначенный начальником штаба батальона]. Другое дело майор Малечкин. Он был хозяин. У него было много друзей. В руках его было имущество и продовольственное снабжение. Дружбу нужно поддерживать, подкармливать как очаг, горящий в семье. От него им часто перепадало кое-что.
Майор знал, что в дивизии у меня нет близких друзей, и поэтому доверял мне свои сокровенные тайны. Он рассказывал мне о своих похождениях. Ему нужно было с кем-то поделиться, поговорить о том, о сем. С комиссаром батальона он старался не откровенничать. Жили они дружно, но о личных делах между собой не говорили. Комиссар часто уезжал в политотдел дивизии. Малечкин не противился этому. Вот и сейчас комиссар находился где-то там.
— Ты еще молод по бабам шляться! Ты в бабах по настоящему ничего не понимаешь. Тебе и по должности и по годам это дело рано. Ты лучше слушай, наматывай и запоминай. Тебе девицы нужны. А бабы для тебя не подходящий материал. Стары больно. Ты по своей не испорченности только конфузиться будешь. А бабы не любят этого. Им подавай настоящего мужика. У баб я был. Разгонял грусть и тоску. Я старший лейтенант в таком возрасте и чине, что баб стороной обходить не могу.
— Чего сидишь? Твой ход! Развесил уши!
Мы играли некоторое время молча. Но вот майор встал, прошел к выходу, свистнул как голубятник, засунув в рот два пальца. Это он так своего денщика Егорку вызывал. Майор вернулся к столу, прищурил лукаво один глаз, сплюнул сквозь зубы, потер руки и сказал:
— Сегодня я выспавшись. Можно ехать шпоры точить.
Услышав шаги Егорки, майор напустил на себя серьезный и строгий вид. Егорка ввалился в землянку, майор вскинул на него внимательный взгляд, крякнул для порядка и сказал, как бы задумавшись: