Ванька-ротный
Шрифт:
— Потапенко про фляжку не велел никому говорить!
— Хрен с ним, с твоим Потапенко! И с его конспирацией! Давай налевай! Отметим случай такой! Нужно отметить мое воскрешение! Ты усек Егор? Майор твой воскрес!
Егор подобрал валявшиеся на полу железные кружки. Постучал их донышками и краюшками об стол и приготовился наливать.
— Ты бы их хоть сполоснул дубина! Нальешь нам вместе с землей.
— Потом отплевывай, отхаркивай! На зубах земля хрустеть будет!
— Никак не можешь сообразить?
Егорка сбегал за водой, обмыл кружки и вытер их тряпицей. Когда кружки были наполнены, майор приложил к кружке ладонь, помотал головой, сделал вздох и поморщился. Глаза у него были довольные.
Он знал, что спиртное в душу легко пойдет. Выдохнув для пущей видимости, он опрокинул кружку в широко раскрытый рот.
— Вот это дело!
— Душа в рай устремилась! — сказал он, переведя дух, и запел.
— Дай бог братцы не забыться, перед смертью похмелиться, а потом как мумия засохнуть!
— Егор налей нам еще! Налей по капельки, да смотри, чтоб до краев было! Я тебя жулика насквозь вижу! Ты и на мне, на своем майоре сэкономить хочешь!
— Не везучий я, старший лейтенант! Прилетит ко мне одна такая хреновина и все.
— Тебя вон ни пули, ни снаряды не берут. А мне до конца войны не дожить. Вещий сон я видел. В твой блиндаж она никогда не угодит. Буду жить с тобой под одной крышей. И майор полез на нары, устроился поудобней и вскоре заснул.
Утро пришло солнечное и светлое. Застучала капель, появились лужи. Оттепель навалились и на немцев. Дороги развезло. Подвоз боеприпасов прекратился. Немцы перестали стрелять. Им было не под силу таскаться по размокшим дорогам.
Майор слегка похрапывал, но вскоре пробудился. Он не любил, проснувшись лежать и потягиваться на нарах лежа. Проснувшись, он вскакивал на ноги и тут же принимался за разные дела.
— Товарищ майор! Может умыться водицы подать? — спрашивал Егорка.
— Горячей воды приготовь. Бриться буду.
Малечкин брился каждый день. После бритья брызгался одеколоном.
— Чтобы милашки приятный дух нюхали! — пояснял он.
Теперь одеколону не было. Он разлетелся вместе со шпорами и чемоданом.
У нас, у молодых еще не росла борода. Некоторые из ребят для солидности отпускали усы. Малечкин недовольно смотрел на них.
— Что-то у тебя там какой-то пушек на губах? Как у недоношенного цыпленка! У тебя наверно бритвы нет? Сходи к старшине, пусть тебя побреет. Опосля, мне лично доложишь!
Майор был аккуратным и всегда поддерживал свой внешний вид. Уж очень он сокрушался по одеколону и сапогах со шпорами. Где он теперь шпоры возьмет?
— Ты начальник штаба, сходи к пулеметчикам, а то они наверно совсем обоспались! — поглядывая на себя в зеркало, сказал майор.
— Проверь еще раз пулеметы и личное оружие!
— Вечером я еду в дивизию за получением боевого приказа.
— Не велено говорить! На днях переходим в наступление.
Я оделся, затянул ремни и пошел к солдатам. Майор уехал в дивизию, и встретились мы с ним только вечером.
Когда я вернулся из рот, майор сидел на ящике у входа в блиндаж. Перед ним стояли ротные старшины и наши интенданты снабженцы.
— Хозяйство свернуть до ночи! — услышал я его голос.
— Собираться спокойно без горячки! В лесу не болтаться! Обозы подготовить к переходу и ждать моей команды. Маршрут укажу перед самым выходом. Сейчас всем по своим местам!
Я доложил майору о состоянии рот. Майор приказал снимать телефонную связь. На рассвете мы тронулись в путь.
Глава 21. Фронтовые дороги
Когда войска срываются с места и пускаются преследовать отступающих немцев, леса, поля, дома и деревни, лежащие по пути и в стороне от дороги сливаются в памяти в одну серую ленту. Мелькнут в памяти отдельные остановки, кровавые встречи и останутся позади.
Приходит новый день, кончаются сутки, а мы все идем и идем, конца дороги не видно. Люди и лошади выдохлись и устали, еле ползут. На дороге непролазная грязь.
В начале пути, мы следили за дорогой, обходили неровности и подозрительные места. Немцы, отступая, могли поставить мины, чтобы оторваться от нас. Но потом, постепенно, появилась усталость, на глаза навалилась тяжесть бессонницы, появилось безразличие к минам и сюрпризам.
С усилием воли мы таращили глаза. Взглянешь перед собой, перед глазами солдатские спины, сапоги, ползущие по грязи и уходящая назад дорога. Солдат готов свернуть на обочину, отдышаться, присесть и привалиться к земле. Объяви сейчас привал, они все поваляться, не разбирая где сухо, а где сыро по самое брюхо. Потом дави их лошадьми, стреляй из орудий, строчи над самым ухом из пулемета, они не шевельнуться, ни поднимут головы, ни откроют глаза, чтобы взглянуть, что там.
Нам вдогонку шлют верховых, нас торопят. О привале разговора нет. Командование знает, что лошади выдохлись, что могут пасть на дороге, но их тоже торопят сверху.
Вот один из солдат, причитая, подгибает ноги, взмахивает руками, как цапля крыльями, хватает ртом воздух и со слезами медленно опускается на дорогу. Его подхватывают. Самому подняться, у него уже нет сил. Дружки волокут его назад к ротной повозке. Двое солдат в пути упали замертво. Их оттащили на обочину дороги.
В пулеметных ротах народ покрепче. Но и они идут, пошатываясь, порядком устали. Идут как пьяные, цепляя ногу за ногу.
Откуда у солдат только силы берутся? Идти день и ночь голодными по снежной хляби в полной выкладке. Офицеры рот держаться на ногах. Они помоложе и идут налегке.
Два взвода стрелков идут впереди. Пулеметчики с двумя повозками следуют за ними. Пулеметы на возках стоят в собранном виде. Сзади нас тащиться повозка стрелковой роты. Она то чуть отстает, то догоняет нас. На нее подбирают обессиленных солдат. Я иду сзади, за второй повозкой рядом с командиром пулеметной роты. Мы идем, разговариваем и медленно поднимаемся в гору по песчаному участку дороги. Здесь воды и снежной хляби нет. Под ногами сухой песок. По вязкому песку тоже идти тяжело. Ноги вязнут, каждый шаг приходиться делать с большим усилием. Но вот мы перевалили небольшую высотку, поросшую с двух сторон молодым ельником, спустились легко под откос и в этот момент, неожиданно под задней повозкой рванула мина.