Шрифт:
Часть первая
1
Иван Петрович занемог. Как ударила бодрая апрельская капель, с тех пор и занемог. Долго крепился, вида не подавал, не жаловался, но сын Алексей заметил, что отец осунулся: под глазами легли темные синяки, отчего взгляд из-под косматых бровей сделался более глубоким, но в то же время отталкивающим и злым; изменилась походка, в движениях появились усталость и медлительность.
По ночам в комнате Ивана Петровича бормотал телевизор, слышались приступы кашля с ворчливым бурчанием в конце, с легким дребезжанием открывалась оконная рама, после чего начинало тянуть
Жена Алексея Люда просыпалась с тем неприятным обмирающим чувством прерванного сна, когда кажется, что тебя опустили в холодную воду, сердито толкала мужа в бок и сонному, плохо соображающему свистящим шепотом начинала выговаривать, что ее терпение на пределе, что скоро она получит нервный срыв и что все это устраивается нарочно: старый мстит за свою бессонницу – сам не может уснуть и другим не дает!
– Не обращай внимания! – отвечал Алексей и перекладывался на другой бок, чтобы моментально уснуть снова.
Но как не обращать, когда человек ведет себя вот так бесцеремонно, не думая о покое других?! Переполняясь возмущением, Люда еще долго успокаивала саму себя, мысленно желала свекру немощи, чтобы лежал и не шорохался ночами. А еще лучше, чтобы окончательно уже угомонился… Прости, Господи, мысли наши!
Утром начинались хлопоты. Собирая сыновей – одного в школу, другого в садик, а себя на работу, Люда пребывала в дурном настроении и не желала скрывать это. Она отчитывала младшего Егорку за капризы, грозила отдать в садик насовсем, доводя этим сына до слезливых выкриков встречных угроз, а старшему Димке успевала выговорить за невыученный урок и до самых дверей преследовала его скороговоркой наставлений. Ей казалось, что упусти она хоть что-то из этой ежеутренней мантры, с Димкой непременно случатся неприятности.
– И не воротись от меня, а слушай! – Люда притягивала к себе напоследок уклоняющуюся голову сына.
Димка терпеливо принимал материнский поцелуй и уходил, незаметно оттирая его ощущение со щеки. Люда же переводила дух, чувствуя себя совершенно несчастной от этих бесконечных забот. Из зеркала в коридоре на нее смотрела раздраженная увядающая женщина, давно утратившая привлекательность и уже не пытающаяся ее вернуть. Все это наведение утреннего макияжа – уже не более чем ритуал: сколько ни маскируй складки и морщинки, сколько ни три мешочки под глазами, никогда уже не увидишь в отражении ту, которую когда-то запомнила в годы скоротечной молодости…
С этими печальными мыслями Люда открывала объемистую косметичку и специально громким голосом начинала подгонять Егорку одеваться. Теперь ее черед шуметь. Хотите спать? Спите ночью! И она топала, покрикивала, а в завершение всякий раз старалась посильнее стукнуть табуретом, на котором вертела свое крупное тело, влезая в разношенные сапоги.
Все было бесполезно. Иван Петрович не реагировал. Зато в коридоре с красным отпечатком подушки на щеке, с поднятым вихром уже сильно прореженных волос показывался заспанный, близоруко щурящийся Алексей и начинал выговаривать за шум.
– Спать меньше надо! – огрызалась Люда.
Приблизив лицо к зеркалу, она топырила губы, чтобы проверить свежий слой помады, и добавляла с откровенной неприязнью:
– Отведи хотя бы Егора в садик! Опух уже ото сна, как сурок. Когда работу найдешь нормальную?!
После таких слов Алексей вспыхивал обидой, но Люда уходила, не слушая его отповеди и всем видом показывая, что она ей не интересна, и он оставался один на один с испорченным настроением, с невысказанным возмущением.
Легко сказать – найди работу! Завод, где Алексей трудился последние пять лет, окончательно «лег на бок» и начал дробиться на множество мелких предприятий, часть из которых тут же снова обанкротились, а другие, отхватившие более мясистые куски, не нуждались в его услугах. Разве он не пытался? Разве не бился в двери бывших начальников цехов, а ныне новых директоров, не просил пристроить? Везде завернули. Или предлагали ерунду, ему, человеку с высшим образованием! Что теперь? Становиться очередным торгашом на рынке или грузчиком? С больным позвоночником много он наработает! Угробит здоровье только…
Утро и последующий день проходили для Алексея под каким-то гипнозом безделья, когда постоянно возникает позыв что-то сделать, но ты не знаешь, с чего начать, что надо совершить, чтобы выйти из этого замкнутого круга! Он маялся этим чувством, осознавал собственное бессилие, ходил курить на кухню, потому что балкон был еще по-весеннему грязен, мечтал о чуде внезапного обогащения, которое разом все исправит, и порой так увлекался этими мечтами, что начинал почти верить в них, всякий раз возвращаясь в реальность с ощутимой горечью разочарования.
После обеда из школы возвращался Димка. Как всегда, молчаливый, медлительный в движениях до вязкости, со своим неизменным «все хорошо» на любой вопрос. Димка равнодушно хлебал на кухне подогретый отцом суп, потом запирался в комнате, и образовывался своеобразный треугольник: каждый сидел у себя, на максимальном друг от друга удалении, и каждый занимался одному ему известно чем.
Иногда Иван Петрович выходил из комнаты, и тогда Алексей настораживался, старался сидеть тише, чтобы лишний раз не пересекаться с отцом, потому что в этом случае придется что-то спрашивать или, того хуже, отвечать на вопросы. И взятая при этом наугад книга, когда-то уже читанная, а то и не раз, и неутомимый телевизор, болтающий новости пустому дивану с тем же энтузиазмом, что и Алексею, – все это шло фоном до самого вечера, когда приходило время забирать из садика Егорку. И чаще всего, когда Алексей выходил одеваться, чтобы идти за сыном, он сталкивался в прихожей с отцом, который бросал на него недовольный взгляд и коротким движением руки оставлял дома. В конце концов все собирались, возвращалась Люда, и квартира оживала.
Алексей мирился с женой, и после ужина на тихом кухонном совете они начинали обсуждать прошедший день и семейные дела. Тусклая лампа едва просвечивала матерчатый абажур, тени от него рассаживались по углам, делали кухню неуютной, запущенной и какой-то сонной. Дрянной чай пах запаренным веником и имел привкус сладкой микстуры. Удивительно, как быстро они привыкли к этой гадости, нагло носящей упаковку былого, настоящего чая! Люда готовила бутерброды, мазала на хлеб желтый импортный маргарин, садилась напротив мужа, радуясь, что тот наконец-то держится с ней одного мнения, и начинала тихим грудным голосом говорить о необходимости продажи дачи.
Тема эта двигалась по бесконечному кругу уже несколько месяцев, и все аргументы и доводы жены Алексей знал наизусть и только удивлялся, как она умудряется всякий раз подойти к этому разговору с новой стороны, со свежим вдохновением!
Да, эта продажа решила бы многие проблемы. Сама жизнь после нее должна была стать совершенно иной, не как сейчас: без привкуса дешевого маргарина, без вечной нехватки самого необходимого, без унизительного безденежья. Та жизнь, о которой он порой мечтал с сигаретой. Хотя бы ее кусочек! Хотя бы на какое-то время сделать вдох благополучия, насладиться им!