Ваня, едем в Сталинград
Шрифт:
«Явился на войну, как на танцы», – неприязненно отметил про себя тогда Иван.
Все это Саша-Сережа немедленно и безжалостно извозил в земле и глине. Пиджачок он вскоре скинул, потому что взопрел. С мокрой полосы на спине над толстовкой начал подниматься легкий пар, но вида усталости парень не показывал. Пользуясь, что никто не затыкает ему рот, болтал без умолку.
Даже ныне, спустя столько лет, вспомнить его нехитрую биографию труда не составило. А может, и Иван Петрович не исключал этого, что-то подмешалось к ней от историй других таких же парней. Не так уж это теперь важно.
Прежде всего Саша-Сережа сообщил, что он детдомовец, что кончил «семилетку» и сейчас в техникуме. Сказал, что годков ему шестнадцать, но вот-вот уже скоро, через месяц,
В военкомате, куда он сунулся добровольцем, ему отказали, даже по шее чуть не дали, чтобы не лез, время не отнимал. Тогда он документы подправил и в ополчение подался, а там толком никто и проверять не стал – сунули бутылки с горючкой, объяснили, как и куда их бросать по танку, и в строй! Просил он очень пулемет, потому что видел, как с полуторки выгружали для ополченцев несколько пулеметов, или хотя бы винтовку – не дали! И даже слушать не захотели, что он нормативы в технаре на отлично все сдал, а по стрельбе вообще лучше всех – из боевой винтовки пятьдесят семь очков выбил! Ему значок полагался «Ворошиловского стрелка». Просто в наличии их не было, не хватило. Зато часами премировали.
Часы немедленно были всем представлены на обозрение как доказательство его слов.
– Трындишь ты, похоже, «стрелок», – не стерпел Иван. – «Котлы», значит, дали, а значка не хватило!
– Да я клянусь! Зуб даю! – взвился Саша-Сережа.
– Ну-ну, тише! Побожись ещё! – осадил его Иван. – Ты тут сейчас не только зуба можешь лишиться!
Когда основная и запасные позиции были подготовлены и разрешили перекур, Саша-Сережа вдруг куда-то отпал и потерялся. Впрочем, вскоре обнаружился. Выяснилось, что он спустился к пехоте в окопы и пошел по цепи предлагать свои наградные часы в обмен на винтовку. Обмен закончился тем, что бедняга нарвался на бойца с особенно накаленными нервами, который не поленился развернуть детдомовца и прикладом этой самой винтовки сунуть ему между лопаток. Вернулся «Ворошиловский стрелок» уже неразговорчивым, притихшим, с обидой в глазах, и снова попал под раздачу, на этот раз уже от Ивана.
Самому Ивану на тот момент едва минуло двадцать, но за его плечами уже были три месяца войны, бои, отступления, гибельное варево смоленского «котла», из которого вынесло его, как щепку в водовороте крови, с легкой контузией в голове и со страхом открытого пространства и неба. Никого, с кем он был еще месяц назад, рядом уже не оставалось. Тех же ребят, своих сослуживцев, в колонне с которыми бодро и с энтузиазмом выступал в июне на сближение с врагом, он уже и вспоминал с трудом, точно целая жизнь успела минуть. Так что этот Саша-Сережа воспринимался им как существо случайное, раздражающее, низшего порядка и, скорее всего, бесполезное.
Не в силах совладать с накатившей неприязнью, Иван шагнул к нему, взял за шиворот, так, чтобы и кожу прихватить, чтобы больнее вышло, процедил сквозь зубы: «Еще раз с позиции без разрешения дернешься, я тебя в макулатуру уработаю!».
Саша-Сережа сконфузился окончательно, сел на ящик со снарядами, обхватил руками колени и стал смотреть туда, где по горизонту черной полосой шел дым, вероятно, от тех самых «наших танков».
Иван отвернулся, чтобы неожиданно подступившая жалость к детдомовцу не окрепла, тоже сел, закрыл глаза, попытался подумать о чем-нибудь хорошем. Иногда это помогало расслабиться. Особенно когда начинал мечтать: вот бы все закончилось, и он поехал бы домой! С медалью, а лучше с орденом! Специально не сообщит, чтобы сюрпризом вышло. Явится героем. Сонька начнет прыгать от радости, мать – тянуться и клонить к себе его голову, чтобы расцеловать, отец – горделиво смотреть, как на равного себе. А Маринка со второго подъезда при встрече больше не будет строить из себя фифу неприступную!
Давно, однако, яркость этих мечтаний успела потускнеть. Ивану приходилось прилагать все больше усилий, чтобы хоть на время увести мозг в область безопасных мечтаний, все труднее становилось вызывать в памяти лица родных, представлять время, где смерть не дышала бы зловонием в лицо каждый день!
– Ты, браток, главное, не трусь, – тихий голос командира орудия Вити Якушева прервал мысли Ивана. Приоткрыв глаз, он увидел, что Витя подсел к Саше-Сереже на ящик.
– Бояться не стыдно, все боятся. Главное – трусить нельзя! Струсил – запаниковал, запаниковал – побежал, а побежишь, всех товарищей подведешь, а еще и малодушных за собой потянешь! Отходить надо только по приказу, запомни это, как Отче наш! Ты же теперь солдат! Когда бой зачнется, будешь Артему снаряды подавать. Он заряжающий. Ваня у нас наводчик, я ему даю команды и цель. Вот здесь у нас бронебойные, по танкам значит, из названия уже понятно. Здесь фугасные, осколочные, по пехоте, стало быть. Слушай меня внимательно, подавай правильно. И ужом вертись! Как будто у тебя кирпичики по конвейеру идут, и тебе ни одного нельзя упустить! Только гильза отскочила, ты Артему уже новый снаряд подать должен, а стреляную гильзу в сторону, иначе ступишь на нее и кувырнешься. Рот держи открытым, перепонки береги. Если Артема ранят, заряжаешь сам. Носишь и заряжаешь. Как заряжать сейчас покажу. И помни – тебя тоже боятся! В танке тоже страшно! Там тоже человек мечется, снаряды подает в орудие, потому как знает, что гореть ему заживо придется, если мы ловчее будем! Так ты его, значит, пересуетиться должен! И еще: пока идет бой, пока угроза, тебя ничто не должно отвлекать. Ранят товарища легко, он потерпит или сам о себе позаботится, ранят тяжело – ты ему не помощник. Ори санитара, но работы своей не бросай. Понял?
– Понял, – кивнул приободренный Саша-Сережа.
– Ежели в штаны наложишь, тоже не отвлекайся, понял? – проникновенно, в тон Якушева, сказал Иван.
Витя осуждающе посмотрел на него, а Саша-Сережа вскинулся с обидой в голосе:
– Сам, гляди, не обделайся!
Иван, довольный ответной реакцией, подмигнул ополченцу.
Зачем же явился ему нынче во сне этот детдомовец? Почему он вспомнил именно о нем, совсем случайном человеке, прожившем подле него сколько-то там минут боя и все эти минуты елозившем на корточках и коленях, подавая в орудие снаряды?
Артема тогда высекло осколком сразу же, до обидного быстро. Несколько десятков немецких танков вышли на позиции и начали замануху: в атаку пока не шли, только передние машины маневрировали, дразнили, вызывали огонь.
– Спокойно, ребята! Ждем, не светимся. Далеко, – не отрываясь от бинокля, сказал Витя.
– Знаю, – отмахнулся Иван, чувствуя, как закипает нетерпеливой горячкой.
Но одно из орудий открыло стрельбу, и тут же спровоцировало другое. Разрывы с явным недолетом легли перед танками. В ответ почти тут же ударили тяжелые немецкие минометы. Танки, получив прикрытие, выждали и, набирая скорость, двинулись в атаку, начали тоже пристреливаться.
Иван обернулся на задержку, увидел мертвого заряжающего и бледное пятно – лицо Саши-Сережи, услышал, как дико закричал Витя «подавай, подавай!», и ощутил, как со дна души на мгновение колыхнулся ужас; подумалось, что все, сейчас их накроют! Но пошло. Метнулся Саша-Сережа со снарядом, зарядил. И второй, и третий! Подвывал что-то неразборчивое, песню ли пел, со страху ли скулил – неизвестно. Но заряжал быстро, словно всю жизнь только этим и занимался!
Немцы наседали сильно и плотно. Танки наползали, останавливались для прицельного выстрела, снова срывались с места, работали по батарее, стараясь точно вычислить место орудий. Батарея огрызалась бегло и точно. Несколько дымных столбов уже поднималось на поле.
– С фланга бы не зашли! – прокричал Ивану Витя. – Фланги у нас не сдюжат навала! По ближнему, Ваня! Прицел восемьдесят пять, уровень меньше ноль-ноль-три, чуть правее пробуй!
Иван слился с сорокапяткой, ставшей в его руках разумным существом, провожающим каждый свой выстрел бодрым подскоком. Четыре немецких танка были в секторе его обзора. Казалось, все четыре машины видят их, охотятся именно на них, но Иван знал, что это не так. Чего-чего, а маскировать орудие они научились! Зато все четыре танка были перед ним, чуть в низине, как на скатерти.