Варежки для клавиш
Шрифт:
– Всё в жизни можно исправить, – подвёл итог маг: – Нежелание – это поведение, а не причина. Неумение – это отсутствие показательного примера, как нужно сделать, а не причина. Отрицание – это неспособность понять, а не причина. Вредность – это черта характера, а не причина. Поэтому думайте, что вам нужно сделать, чтобы заветные желания приобрели форму, позволяющую не быть в раздрае с самими собой. На сегодня всё! Следующий раз встречаемся здесь же через неделю!
И не давая женщинам смириться с мыслью, что сегодняшняя встреча завершена, мужчина вышел из комнаты.
– Что это было? – полушёпотом спросила у других Романова.
– И было ли? – согласно поддержала её Российская.
– Девочки, я – в шоке! – призналась Громова, утирая руками слёзы.
– Зато теперь мы точно знаем, что каждое высказанное пожелание в плюс, если оно обдумано. Так что, девчата, за работу по перекапыванию наших заросших дремучестью мысленных грядок! Всем хороших выходных! – Морошкина вышла также быстро, как психолог. Вера, Яна и Николь остались, совершенно околдованные произошедшим.
Глава 5
Днями отдыха выходные были не для всех. Магазин «Цветы от Яны», расположенный рядом с Бюро ритуальных услуг, работал в эти дни от и до; ведь смерть часов не выбирает. В Подмосковном санатории, где горнично администрировала делами Николь Романова, конец недели всегда связан с выпиской курсистов, закончивших три недели лечения, и оформлением тех, кто их начинал. Частный Центр занятости пенсионеров «Счастливое долголетие», администратором которого была Вера Российская, в эти субботу-воскресенье проводил плановое физкультурно-оздоровительное мероприятие. Оно позволит родственникам пансионеров Центра ознакомиться с тем, как хорошо продуман и организован активный досуг последних, за который так недёшево платят первые. Что касается инструктора по ЛФК Тани Морошкиной, то её труд по выходным, добровольный и выходящий за рамки услуг, предоставляемых районной поликлиникой, позволял медикам среднего звена дополнять государственную заработную плату вливаниями частного характера.
Но чтобы ни делали в эти дни наши героини, каждая из них мыслями то и дело возвращалась к первому занятию с магом.
…«Больше всего я хочу избавиться от мужского гнёта!», – убеждала себя Яна, обвязывая букеты лентами, пакуя корзины в целлофан, подписывая карточки с поздравлениями или соболезнованиями. С раннего детства Громова столкнулась с догмой матери о непременном предназначении женщины – слуги мужчины. Сраного, драного, пьяного, но при этом хозяина. Жизнь с родителями в подвальном помещении рабочего района большого провинциального города на Урале оставила в памяти девочки яркие картинки о мокрицах, дырке в полу, заменяющей душ, туалет и покрытой деревянной шайбой, а ещё – о ногах, шагающих мимо их окна по тротуару. Он был настолько выше девичьей головки, что малышка без всякого труда летом обозревала трусики дам под укороченными юбками-клёш, успевала сосчитать бутылки пива в авоськах, что таскали мужики, разглядеть красивые сандалики девочек, у которых были мамы и папы, наверное, любящие их. Нет, точно любящие их, потому что такие гольфы с бубончиками купит только мама, которая может рассказать на ночь сказку. «Но маме тяжело меня любить, потому что у неё трудная работа и папа. В прошлом певец-опереточник, он так и не мог до сих пор пережить «петуха», пущенного на каком-то важном концерте десять лет назад, вытекающего из этого увольнения из театра по профнепригодности, и вынужденной смены амплуа. Из элитного служащего Мельпомены он превратился в разнорабочего на заводе, со всеми полагающимися для этой категории трудящихся нелучшими характеристиками. Папа Василису любил ещё меньше. Вернее сказать, даже не видел. Он и маму-то замечал лишь тогда, когда что-то от неё было нужно. Его дело – зарабатывать деньги, а по дому пусть крутится жена, на десять лет моложе, изнурённая днём, неудовлетворённая ночью, всегда невесёлая. «Вася, сама себе почитай! – просила мать малышку, которая не знала ещё букв и называя её так, как они с мужем хотели назвать сына. Женского варианта имени девочка не слышала от родителей ни разу. Она брала большую красочную книгу «Русские народные сказки», где была одна тоже про Василису, и послушно шла в «дальний угол» их одиннадцатиметровой комнаты. Больше всего эта белокурая птаха боялась навлечь на себя родительский гнев, поэтому никогда не хныкала, не жаловалась и сама старалась понимать абсолютно всё – от того, как вытирать попу, чтобы не замазать пальчики, до, как менять ватные прокладки при месячных. От бабушки и деда, что жили в пригороде, девочка знала имена главных героев сказок, диалоги припоминала, что не могла вспомнить – сочиняла. Но, конечно, никакие волшебные истории не способны были перенести девочку в сказочный мир, когда спала она на топчане у трубы общего отопления, обмотанной стекловатой, креплёной проволокой. Влажность, жар и колкость от неё при прикосновении вросли под кожу её воспоминаний о детстве.
Позже, когда вместо папы появился отчим, проживающий в добротной квартире в центре этого же города, девочка опровергла материалистическую истину марксистов о том, что не бытие определяет сознание. «Ещё как бытие!». Потому как в просторной, после их клетушки, и светлой, по сравнению с подвалом, квартире, маме также некогда было ласкать доченьку, а все нежные слова доставались дядьке Володьке, красивому, но чужому и пришедшему в жизнь мамы на семь лет позже, чем она, Василиса.
«Научиться навсегда быть счастливой без мужиков!», – закрепляла Яна свою мысль, чертя на руке маленький крестик, чтобы не забыть потом нужное записать. А ещё через время ставила ещё один, чуть побольше, чтобы не забыть, что нужно не забыть записать.
…Николь Романова, распихав новичков по номерам и уладив за день все недовольства прибывших по поводу неприятного запаха в ванной, оторванных обоев, драной шторы, перекошенной дверки шкафа, перегоревшего чайника, розетки, вывернутой из стены бывшими отдыхающими, недостаточно свежим бельём, не очень светлой комнатой, плохо показывающим телевизором, скользкими ступеньками, узким лифтом и ещё бог знает чем, к вечеру обычно уединялась в прачечной. Приняв рабочую стойку у «Ромео» – гладильного пресса для отпаривания белья, она тоже думала о домашнем задании. Больше всего ей действительно хотелось бы снова вернуться на сцену. А с другой стороны – годы прошли не бесследно и для её красоты, и для здоровья.
Жизнь женщины лёгкой назвать можно было с натяжкой. Николь родилась в ставропольской деревне, далеко от столицы. Дом их был большой, сарай – ещё больше, двор – не обойти, огород – не оглядеть. С малых лет привыкшая к простому труду, девочка разбавляла его песнями. Голосок её раздавался по всему околотку, папа с радостью записывал пение дочери на бобины массивного магнитофона, а соседи предрекали Николь стать певицей. Когда в двенадцать лет девочку взяли в районный детский хор, а в четырнадцать на подработки в единственный в их глуши бар, что был за два километра от деревни, она была рада сбывшемуся пророчеству. Тогда Николь даже не подозревала о терниях звёздного пути. Теперь, отчётливо вспоминая каждую из них, всё больше убеждалась в правоте мага. «Прокуренная, застуженная, загнанная лошадь. Таким место на скотном дворе, а не на манеже цирка. Тогда чего же я хочу?». Минуты летели, часы бежали, дни приближали вторую встречу с психологом, а чёткого ответа на вопрос у Николь не было.
…Почти в таком же раздрае с мыслями пребывала Вера. Желание Российской сбывалось ежедневно. «Сыну помочь с ремонтом, детей дочери отвести в школу, забрать, накормить, усадить за уроки. Выгулять их собаку, покормить их рыбок, не забыть про своего кота. Забрать из химчистки ковёр, который сноха не успевает забрать, и тащить его на себе. А у них, к слову, две машины. Заказать для дачи зятя саженцы гладиолусов, их уже давно пора высадить в почву перед наступающей полным ходом зимой. По просьбе сватов назначить консультации у онколога, офтальмолога, уролога, гинеколога, и ещё какого-то «-олога». Они – люди совсем пожилые, в их сельской местности нет такой медицины, если не сказать, что нет вообще никакой. А здоровье – дело святое. Мама всегда помогала бесчисленным родным, наезжавшим в наше Подмосковье из разных краёв света. Теперь – мой черёд договариваться, встречать, размещать у себя, обслуживать, сопровождать, капать, мазать, бинтовать, менять компрессы, бегать за лекарствами, следить, чтобы принимали их вовремя… Божечки! Где взять ещё два-три часа в сутки для себя любимой?!».
Затейливо подавая пример пенсионерам, в выходные Вера бойко скакала на скакалке, старательно крутила хула-хуп, воинственно набрасывала кольца на штыри, бесстрашно шла с повязкой на глазах по ленте, раскинутой на асфальте, и то и дело возвращалась к «домашке», вспоминая коррекцию мага. «Не помогать? Не вмешиваться? Оставлять один на один с их трудностями? Бли-и-ин! А Ангел стоит за моей спиной и пишет. Нет! Не то. Не то!». Отчаяние медленно осаждало женщину, доводя до отчаяния: «Что я могу пожелать? Как я могу это выразить?». В какой-то момент, Вере показалось, что ответ есть – ведь это просто, пусть дети живут своей жизнью, а я – своей. Но тут же, как в плохом фильме, из какого-то тёмного угла той самой заваленной памяти вылезал нечистый с хвостом и смеялся: «Милая, а что для тебя жизнь без твоих детей и внуков?». Российская опускала нежные руки барыни, которые умели в этой жизни и печь топить, и кашу варить, и бить молотком, и ссать кипятком, выпускала из опереточной груди длинный гудок паровоза, выбирала взглядом ближний стул, скамью, пенёк и, примостившись, протяжно стонала. «Сын, копируя отец-солдафона, гуляет от жены, и оттого в их бездетной семье холод и нелюбовь. У дочери – не краше: дважды разведённая, как мать, теперь она живёт «во грехе». Зачем дочери такой мужчина?» – Веру морил сон, не приносящий ответов. Как научить собственных детей и внуков не повторять её же ошибки, она не знала.
… «Быть аккуратной с доверчивостью? С неоправданной терпеливостью? С чем?» – мучила себя точными определениями Таня, натирая детскую спинку одному ребёнку, сгибая-разгибая ножки другого, раскачивая на большом шару третьего, ставя на костыли четвёртого. Дети «выходных» – это те, кого не могут на неделе привести к Морошкиной в поликлинику. Это самые трудные случаи. И, зачастую, с необратимыми патологиями. Глядя на некоторых детей, слова застревают в горле и глаза слезятся. Но жалости по отношению к ним позволять себе нельзя. И участие в судьбе их и их родителей нужно принимать ровно столько, сколько вместится в определённые временем сеансы – Ванечке тридцать минут, Людочке сорок пять. Ванечка упал и теперь не ходит. И никогда не сможет ходить. Людочка родилась недоношенной и вообще никогда не встанет с кровати. Но их мамы! Их бабушки!!! Нужно видеть эти воодушевлённые надеждой глаза. Слышать их речи, полные оптимизма и веры.