Вариант «Бис». Дилогия
Шрифт:
Последние, совершенно уже равнодушные выстрелы затихли, и над этим участком фронта стало сравнительно тихо. Тяжелораненых разведчиков бегом потащили на батальонный медицинский пункт – там два хороших хирурга, они помогут. Кроме того, рядом союзники, а на их медиков всегда можно рассчитывать. Подумав, капитан выделил троих солдат, чтобы они помогли продолжающему шмыгать носом нескладному длинному американцу унести тело его напарника туда, куда его нужно было доставить. На прощанье Куми все же заставил себя сказать мальчишке несколько сочувственных слов, явно пропущенных потрясенным новобранцем мимо ушей, и отдал ему сложенную пополам записку для первого лейтенанта, исполнявшего обязанности командира американской роты. Этого офицера капитан сравнительно неплохо знал по полудюжине стычек и боев, в которых их ротам приходилось поддерживать друг друга в течение последних шести месяцев, и поэтому сильно врать не стал, несколькими короткими фразами обрисовав случившееся. Это будет лучше, чем если лейтенант получит многократно искаженную информацию по официальным каналам, с задержкой на сутки или двое.
«Проявил себя храбрым воином, вынес из боя смертельно раненного товарища» – написал он про поведение американского стрелка. Про его неудачу он писать не стал – не стоило это того. Было еще темновато, «секрет» наверняка обнаружили, пулеметы лупили так, что парню было трудно поднять голову, не то что произвести действительно прицельный выстрел. Растерялся, промахнулся. Бывает.
«Сожалею о смерти солдата союзнической армии, – написал он дальше. – Вы можете быть уверены, что его гибель в бою не была напрасной и она будет вечно почитаться народом Республики Корея как святая жертва во имя нашей свободы».
Капитан действительно написал то что думает. То, что другие страны прислали им своих бойцов, рискующих жизнью ради выживания их маленькой страны, не могущей ничем отплатить за бескорыстную помощь, не уставало его поражать и поддерживало веру в необходимость продолжения их кровавой гражданской войны с прежним или даже еще большим ожесточением. Кроме того, будет очень плохо, если после этой потери американцы ослабят прочную до сегодняшнего дня связь с их батальоном на «низовом» уровне, обеспечиваемую хорошими отношениями младших офицеров.
Американец ушел, вцепившись в рукоять носилок, а капитан все продолжал стоять, слушая что-то нервно и многословно рассказывавшего второго лейтенанта, командира одного из своих взводов, и одновременно разглядывая мрачное поле из-под руки. Почему-то опасение перед повторной атакой в течение ближайшего дня куда-то делось. А вот страх перед тем, что может случиться завтра, не делся никуда. Все же что-то было во всем происходящем ненормальное. Что-то на них надвигалось.
Узел 4
19–20 февраля 1953 года
Генерал-лейтенант Разуваев находился в Москве больше недели, что было неправдоподобно большим сроком, учитывая его обязанности в Корее. Все это время он провел в гонке за пониманием происходящего, не давшей ему ни единого момента передышки. За эти дни, переходя из состояния глубокой задумчивости в состояние граничащего с паникой страха перед надвигающимся, а уже оттуда – в робкий оптимизм, снова в страх и снова в задумчивость, генерал потерял около пяти килограммов веса и приобрел не проходящий блекло-серый цвет лица.
– Тогда тоже был февраль, правда? – сказал ему адъютант, поймав на мгновение вынырнувший из себя взгляд генерала. Вжатые в сиденья набором высоты, открывшие рты, чтобы хоть немного притупить колющую боль в ушах, они оба молчали уже минут пятнадцать – и то, что адъютант задал настолько точный вопрос, генерала искренне поразило.
– Правда, – медленно ответил он после короткой паузы. – Самое начало февраля. Восемь лет назад. Тоже холодно было.
– Я помню, – согласился капитан. Они снова замолчали, глотая воздух и чувствуя, как кожа утепленных мехом курток съеживается от ледяных сквозняков, гуляющих по салону натужно тянущегося в ночное небо транспортника.
Оба сейчас думали об одном и том же: о войне с Японией в феврале–марте 1945 года. Генерал покосился на адъютанта, сидящего с непроницаемо-доброжелательным лицом. Летать не боялся ни тот, ни другой, и это не походило на нервное желание слышать свой собственный голос, заглушая им страх. То, что о «второй русско-японской» размышлял сам генерал, было совершенно логичным – слишком много было общего между февралем 1945-го и февралем 1953-го, хотя бы в международно-дипломатическом, если не в военном отношении. И поскольку сотни из прочитанных им за последние месяцы, недели и дни документов давали совершенно четкие аналогии, то проецировать на происходящее сейчас события восьмилетней давности генерал имел полное право. Но не капитан же! Почему он подумал именно об этом и почему задал вопрос так верно?
Широко ухмыльнувшись, генерал Разуваев покачал головой. Вероятно, адъютант здорово изучил своего начальника за эти годы. Значит, его пора менять. Взять какого-нибудь старшего лейтенанта из фронтовиков, зависшего из-за недостатка образования между должностями командира роты и начальника штаба батальона. Лучше всего – пехотинца или танкиста. Впрочем, артиллериста тоже можно. А этого – отправить учиться, как было обещано и ему, и себе. Ладно, успеется…
Отвернувшись к кругляшу стынущего ледяной коркой иллюминатора и глядя в серую колышущуюся муть облаков, генерал из упрямства решил не продолжать разговор, снова углубившись в свои мрачные мысли. Тогда, к началу января 1945 года, отношения сторон, глядящих друг на друга через замотанную колючей проволокой черту, наискосок пересекающую разрушенную почти до основания Европу, начали приобретать хоть какие-то признаки устойчивости. Советские, американские, британские и французские дивизии, едва пополненные и переформированные после столкновения между недавними союзниками за право владеть Центральной Европой, стояли друг напротив друга – ощерившись, как две своры профессионально выдрессированных псов, опытных и беспощадных в драке. Выстрелы по обе стороны покрывшейся минными полями и противотанковыми надолбами разделительной полосы звучали то и дело: какое-то номинальное сопротивление обеим сторонам оказывали остатки недобитых германских «оборотней». Время от времени тут и там ловили прячущихся в подвалах и каменоломнях и отстреливающихся до последнего гестаповцев и офицеров СС из охраны многочисленных концлагерей – этим была прямая дорога на виселицу вне зависимости от того, в чьей зоне оккупации они оказались.
Достаточно часто стреляли и одни в других: изорванные войной нервы фронтовиков с трудом выдерживали напряжение ожидания удара врагов, мирно прогуливающихся сейчас перед их глазами. Изредка на «ту сторону» ходили разведгруппы – вытаскивать конкретных людей, имеющих отношение к германским атомным проектам, к производству боевых ракет и реактивных самолетов, к финансам и промышленности. Резали чужих часовых, добывая бумаги и документы, проливающие свет на то, что случилось в течение последних месяцев, – компрометирующие врага и обеляющие себя. Устраивали отдельные диверсии на коммуникациях, также неизменно сваливаемые на немецких недобитков. Время от времени в воздухе закипали нешуточные воздушные бои, только чудом обходящиеся без стрельбы, – в отличие от фронтовиков-пехотинцев, истребителям бывало достаточно обозначить воздушную победу почти что в стиле, когда-то применяемом североамериканскими индейцами – дотронувшись до плеча врага и произнеся «Ку». Наверное, это было бы смешно, не будь все настолько серьезно. Оправившиеся от пережитого, едва приглушившие в себе память о только что чудом остановленной войне, вновь доведенные до полного списочного состава армии, дивизии, корпуса и бригады недавних противников замерли в напряженном ожидании команды. Довооруженные новейшими образцами техники и стрелкового оружия, почти на сто процентов состоящие из обстрелянных солдат и имеющий огромный боевой опыт офицеров, это были лучшие армии в истории человечества.
Команды атаковать друг друга так и не были отданы: обеим сторонам хватило того, что они получили и потеряли в ходе этой войны, чтобы не рисковать потерять все. Но одновременно все сильнее разгорался пылающий очаг Дальневосточья. Тянущейся уже годы беспощадной, мало знакомой советским людям войны, где американцы и англичане давили многодневными бомбардировками с моря и воздуха и ударами ничего не боящейся морской пехоты один остров за другим, подбираясь ближе и ближе к Японской империи.
В конце января стало окончательно ясно, что Советский Союз желает получить свою долю и здесь. К этому времени непрерывный поток людей, техники, вооружения и грузов, текущий по магистралям страны последние годы только на запад, двигался уже в обратном направлении – на восток, напитывая приграничные гарнизоны и зоны рассредоточения рычанием тысяч моторов и шепотом десятков тысяч голосов одетых в серые шинели бойцов, то и дело поглядывающих в стороны установленных на столбах репродукторов.