Варламов
Шрифт:
К. А. Варламов? В чем заключался его неподражаемый юмор?
В его животе, толстых ногах, в гротескной фигуре, в голосе? От¬
нюдь нет. Были и другие актеры, не уступавшие ему своими
внешними данными. Однако во всей истории театра Варламов был
единствен. Варламов потому Варламов, что это непревзойденный
талант, и качество его таланта сводилось к главному: к способно¬
сти предельно отдаваться сценическому вымыслу и органически
действовать
в его книге «К. С. Станиславский на репетиции»).
Может ли быть мерило оценки актерского творчества выше,
чем это — умение быть искренним в условиях сцены, действовать
органически, предельно отдавшись вымыслу.
Не вдруг и неспроста взял Станиславский в пример именно
Варламова. Рассказывая о своей актерской работе (в книге «Моя
жизнь в искусстве»), сколько раз и с какой радостью Станислав¬
ский восклицает:
— Я почуял правду, и моя интуиция заработала!
— Я интуитивно понял, что надо делать!
Неотступно занимаясь изучением природы исполнительского
искусства, он стремился открыть тайну способности «доходить
какими-то неведомыми интуитивными путями до творческого са¬
мочувствия». И никогда не сомневался в том, что «гениям на
сцене почти всегда само собой приходит творческое самочувствие,
притом в высочайшей степени и полноте». Учение, выработан¬
ное им—«система Станиславского», — направлено к тому,
чтобы и не гении могли «распоряжаться и владеть» этой способ¬
ностью.
Рассказывают, что одна из великих актрис советского театра
Е. П. Корчагина-Александровская спросила однажды у Стани¬
славского, как ей научиться «системе»? И Станиславский совер¬
шенно серьезно ответил:
— Вам, Екатерина Павловна, учиться этому нет нужды. Вы
и есть моя «система». Она дарована вам природой.
Вспомнив об этом примечательном разговоре, Я. О. Малютин
(в книге «Актеры моего поколения») приходит к выводу, что
«талант и мудрость замечательных русских актеров, их неисчер¬
паемый и многообразный опыт были источником и фундаментом
«системы». И сейчас, когда передо мной встает, как живая, коло¬
ритная фигура Константина Александровича Варламова, я думаю
о том, что обаятельная непосредственность, чуть наивная и не¬
поддельная искренность этого замечательного художника, его
правдивость и убежденность — тоже навсегда вошли в «систему».
Высмотренную в жизни, вычитанную в пьесе правду челове¬
ческого поведения, страстей и бед, дурных и смешных выходок,
безотчетно,
на сцену, неся ее людям простодушно и доверчиво, как правду
свою. Именно свою, им самим открытую, без лукавой игры в
жизнь, дополна веря в истинность жизни на сцене. И долго не
выходил ношобный срок старых, много раз повторенных ролей
оттого, что всегда был свеж и верен сегодняшнему чувству, при¬
слушивался, подчинялся сиюминутному своему состоянию на
сцене, в роли.
Чего-чего, а уж приемов затверженных, раз навсегда вырабо¬
танных, штампов актерских не примечалось в его игре. Если, ко¬
нечно, роль была ролью, а не пустяком никчемным. А пустяшные
и играл пустяшно. И сам говорил о них пренебрежительно:
— Тренти-бренти — коза на ленте...
— Из блохи голенища не выкроишь!
Только — беда, отказываться (об этом уже сказано) не умел.
Брался кроить... И, случалось, не оставался в накладе: выручала
все та же искренность, наив душевный, вера в то, что не роль де¬
лает актера, а актер делает роль.
Станиславский особо отмечал, что «в самых пустых, глупых
комедиях» Варламову удавалось «творить чудо», «стирать грани
между сценой и жизнью», «покорять искренностью и правдиво¬
стью своего исполнения».
«Это качество, или, иначе говоря, сценический талант, было
отпущено, — говорил Станиславский, — в таком изобилии, с такой
щедростью, что позволяло Варламову, всю жизнь не работавшему
над собой, все же закончить свой путь великим артистом. Он был
бы несомненно еще более великим, обладай он и другими качест¬
вами, которые необходимы каждому художнику. В. Н. Давыдов
сказал: «Дайте мне талант Варламова, и я покорю весь мир». Но
как, однако, ценно то, чем владел Варламов, если оно одно могло
принести ему такую большую славу» (В. О. Топорков. «К. С. Ста¬
ниславский на репетиции»).
Что же «оно одно»?
Счастливое умение войти в то безыскусное состояние нерас¬
торжимого двуединства актера и роли, которое творит сцениче¬
ское чудо — живой образ!
Немало, если уже оно одно могло сделать Варламова великим
артистом, которого «посещал гений», и вызвать к жизни сцени¬
ческие образы, которые остались незабываемой классикой теат¬
рального искусства!
«Варламов — громадный талант. По качествам, дарованным
ему природой, едва ли найдется ему равный во всей России», —