Варвары
Шрифт:
— То тебе знать не обязательно, — сказал рикс. — Но сведения верные. Скажи, не мог небесный герой Гееннах обратно в Байконур улететь?
Коршунов покачал головой.
«Надо же! — подумал Алексей. — Какие интересные подробности о командире выяснились».
— Ладно, — кивнул Одохар. — Если на наши земли выйдет Гееннах — я узнаю. Хуже — если к антам выйдет. Анты чужих не привечают и умом недалеки. Могут и не признать небесного героя. Хоть и говорил мне Фретила, что силен Гееннах безмерно и корень его огонь, но многочисленны анты… Числом же и огонь остановить можно… — Помолчал немного и добавил: — А воду нельзя. Хочу тебе корабль подарить, Аласейа.
Коршунов изо всех сил попытался
— Новый корабль. Его срубили для тебя и скоро пригонят в бург. Но парус ты должен поставить сам. Из небесной ткани. Согласен?
— Согласен, — не раздумывая, ответил Коршунов.
Он помнил насчет «парусов цвета снега и крови», о которых было объявлено герульскому послу.
В общем, было о чем подумать «небесному герою Аласейе». Например, о том, что Одохар, оказывается, даже среди «злокозненных» квеманов имел информатора. И о том, что простота здешней жизни — кажущаяся. По крайней мере, та игра, которую ведет рикс, значительно сложнее и активнее, чем предполагал Коршунов. Просто Алексею позволяют видеть лишь незначительную часть процесса. Кусочек внешней оболочки. Даже герул Скулди наверняка куда более осведомлен о делах Одохара. Ясно одно: рикс — не только умный мужик, но и искушенный. Просто так ничего не делает. А о том, что делает, зря не болтает. Правитель. Хотя народу здесь — всего ничего. Тысяч десять, по коршуновским прикидкам. И все всех знают, что естественно при такой малочисленности, и живут патриархально, по прадедовским обычаям… Однако закулисная жизнь кипит вовсю. Ну да разве в численности населения дело? В обычной коммуналке на три-четыре семьи такие, бывает, интриги заворачиваются… Не любят люди жить просто. Скучно им. В жизни — как в науке. Это ведь только кажется, что в физике все по правилам-законам. Самый же вкусный для ученого кусочек — когда законы нарушаются. Вернее, уже написанные законы нарушаются. Когда в общей картине образуется неясность, щелочка. И сквозь эту щелочку можно за изнанку заглянуть… И новый закон открыть. М-да… Воистину познание есть змея, ловящая собственный хвост. И все же скучал Коршунов без своей родной кристаллографии.
Задумавшись, не заметил, как подъехал к бургу.
Ворота городка были гостеприимно распахнуты. Стражи — никакой. Хотя — от кого стража? От внезапного нападения? Так откуда оно возьмется, внезапное? Хоть и обширны окрестные леса, да вряд ли можно скрытно к бургу подойти. Наверняка в лесах этих у бурга наблюдатели имеются. Те же охотники… С другой стороны, сумели же они тогда внезапно напасть на квеманское городище? Но ведь бург полутора десятками не возьмешь, это ясно. А незаметно провести сотню-другую захватчиков — это уже сложнее.
Хотя, в принципе, можно. Выслать вперед дозоры, разведчиков. Подойти скрытно. А от ближайшего леса до бурга — всего-то километра два. Если верхом: три-пять минут хорошей скачки…
Тут все «стратегические» мысли вылетели из головы Коршунова, потому что он увидел Настю.
Конь запнулся — так резко Алексей дернул поводья.
— Славы тебе, Аласейа. — Она посторонилась, давая Коршунову проехать, да так неловко, что пошатнулась и едва не упала с настила в ров.
Не упала, успела ухватиться за ногу всадника, а всадник, наклонясь, поймал тонкое запястье с соскользнувшей к локтю змейкой золотого браслета.
— Прости, Аласейа, мою неловкость!
— Нет, это ты прости меня, Анастасия! — Смуглые пальцы женщины уже разжались, но всадник по-прежнему удерживал тонкую руку. — Я не очень хороший наездник! — Он улыбнулся.
— Разве воин может быть плохим наездником? — улыбнулась она в ответ.
— Там, откуда я родом, ездят не на лошадях, а на… — Алексей поискал подходящее слово, — колесницах. Огненных колесницах, — уточнил он.
Это не было враньем. Двигатель внутреннего сгорания как-никак.
— О-о-о! — поверила она или нет, неизвестно, но взглядом выразила восхищение. — По небу?
В общем его слова даже не прозвучали необычно. Здесь принято преувеличивать. Фантазировать, так сказать. В здешних байках побитые враги множатся и превращаются в шестируких великанов. Причем рост и количество рук напрямую зависят от возраста рассказчика и объема выпитого пива.
— И по небу, — кивнул Коршунов. — На больших колесницах. С крыльями. И не только воины — все. Даже дети. — Руки ее он так и не отпустил, но она словно и не замечала этого.
— Верхом?
— Нет, в чреве. Наши колесницы столь стремительны, что верхом не удержаться.
— В чреве? — Она задумалась. — Как на корабле?
— Примерно.
— Мне бы хотелось полетать по небу, — проговорила она застенчиво и совершенно по-детски затрепетала веками: огромные глаза в черной бахроме выгнутых ресниц.
— Может быть… — Коршунов бросил быстрый взгляд по сторонам: они были одни. Ни одного человека ближе трех сотен шагов, открытые ворота, пустая пыльная улочка…
— Может быть, когда-нибудь… — Он низко наклонился в седле и коснулся губами узкой мягкой ладони. — Анастасия… Настя…
Глава двадцать первая
Книва. Посвящение
Книва просидел в яме целую вечность. Совсем окоченел. Очень хотелось есть. А пить совсем не хотелось. Овида сказал: «Воду не пей. Плохая». Это он про ту воду, что в яме скопилась. Как будто Книва совсем дурак. Станет он воду пить, от которой мочой воняет! Сколько тут до Книвы сидело, воинское посвящение принимавших? И все в эту воду облегчались.
Книва вздохнул. А как хорошо мечталось, когда на капище ехали! Агилмунд, Сигисбарн, сам Одохар с дружиной, даже Травстила-кузнец. Еды привезли полные мешки, пива. По дороге еще свинью добыли, с поросятами…
Все на капище пошли, а Книву Овида-жрец за руку — да в лес. Глаза тряпкой завязал и до самого вечера по чащобам водил. Книва все ноги сбил сослепу.
Наконец, сюда привел его Овида. К яме. Щит плетеный, дерном прикрытый, с ямы снял. Раздеться велел и вниз прыгать. Книва разделся и прыгнул. Хоть страшно было: яма-то ловчая, раз щитом прикрыта. Большая: на медведя или, может, тура. А в ловчей яме и кол может быть… Страшно, но прыгнул. Стараясь ближе к стенке упасть. Напрасно боялся — не было кола в яме. Воды вонючей — на ладонь, да еще на ладонь — грязи.
— Целый? — спросил сверху Овида.
— Целый! — бодро ответил Книва.
— Ну тогда сиди. Воду не пей. Плохая.
— А долго сидеть? — спросил Книва.
— Пока я не приду… Или еще кто. — При этих словах Овида хохотнул недобро, как филин ухает, да щит на яму надвинул, осыпав Книву землей.
Ушел Овида.
А Книва остался.
И сразу есть захотел.
Представилось, как на капище воины пируют. Свинью на вертеле жарят, а со свиньи жир капает и на камнях шипит.
А в лесу уже и ночь наступила. Это Книва только по звукам, что сверху доносились, понял; в яме-то всегда ночь. Ноги от воды немеют. Особенно когда на корточках сидишь. Мошки какие-то вьются, кусают. Плохо Книве. Страшно. Может, о нем забыли? Может, квеманы напали на капище и побили всех? Овида-жрец сказал: «Сиди, пока я не приду». А ежели он и вовсе не придет? Ежели он нарочно Книву в яму скинул, чтобы богам подземным потрафить? Зря, что ли, сказал жрец: или я приду, или еще кто?