Варя
Шрифт:
Сверху шик, а внутри пшик.
Вдруг не к месту вспомнилась присказка дворовых. И она занервничала, справится ли?
Ох, страшно, и чуйка сегодня подводит — молчит.
Вечером в саду с шутками и прибаутками объявили о начале весёлого спектакля. На деревянной сцене с навесными фонариками, вокруг которых кружила мошкара, показали дебютную шараду. Разгадка для неё нашлась быстро, и под бурные аплодисменты новые выступающие сменили первых смельчаков.
Многие господа и дамы в пантомимах участвовали сами, некоторые -вместе
Аня стояла немного в стороне от всех, рядом со сценой, переминаясь с ноги на ногу.
— А ты кто такая? — услышала она вдруг тихий голосок. Робко подняла глаза на высокую черноволосую женщину. Красивое лицо её показалось, как будто знакомым. Было во взгляде тёмных глаз что-то неуловимо родное. Смотрела барыня на неё просто, с интересом и, самое главное, по-доброму.
Так смотрят на равного себе человека. Но такое возможно ли? Ведь барыня наверняка догадалась, что я всего лишь девка разряженная.
— Я Аннушка, то бишь Нюра.
— А ты чья?
— Степановых.
— А в платье таком почему? Никак шараду загадать нам решила?
— Всё так, барыня.
— Не боишься? Вон сколько глаз на тебя сейчас глядеть станут.
— Боюся чуток, барыня.
— Все сцены боятся. А хочешь совет дам?
— Хочу, барыня.
— Ты о результате не думай. Процессом наслаждайся. Представь себя тем, кого играешь, и будто в него обратись. А ещё обязательно нужно глазами в толпе хотя бы одного благодарного зрителя отыскать, который на тебя с восхищением смотреть станет. Этот взгляд и уверенности придаст, и сил.
— Низкий поклон за совет, барыня.
— А хочешь, я твоим благодарным зрителем буду?
— Как бы я рада была! Да просить не смею.
— Значит, решено.
И вот объявили номер Анны.
«Цифру двенадцать скажут, иди на сцену».
И она пошла. Как на каменных ногах поднялась на деревянный полукруглый настил. Растерянно оглядела притихшую толпу. Поискала сперва глазами кудряшки и лисий прищур, но так и не нашла. Зато встретилась с ясным взглядом своего благодарного зрителя и почувствовала, будто тепло ласковое затопило всю её целиком: от кончиков пят до самой макушки. Неожиданно подумалось Ане в тот миг о матушке, о глазах её добрых, с мелкими морщинками в уголках. И захотелось внезапно сыграть для этой красивой незнакомки, как для мамы своей.
Смотри, как обрядили меня здесь! Смотри, как я умею!
Аня видела во всей толпе одну только эту барыню, будто остальные зрители растворились, как по волшебству, в воздухе жаркого летнего вечера и совсем исчезли.
И Аннушка завиляла бедрами, туда-сюда, туда-сюда.
«Покажи ножку в конце походки. Шатуновская любит чулочек свой продемонстрировать».
Кто-то даже присвистнул, когда она немного приподняла юбку, оголив правую лодыжку, а господа в военных мундирах неуверенно захлопали. Затем Аня раскрыла веер, махнула им пару раз и громко икнула. Толпа молчала, буравя её любопытными взглядами.
Что это они так притихли? Неужто играю плохо? Значит, стараться нужно сильней.
— Ик-ик-ик! — хорошо ведь у неё получается. Она снова несколько раз нервно махнула веером. Закрыла его, открыла, уронила, хихикнула и даже треснула себя им по лбу.
«В конце сценки ты должна незаметно снять одну из туфель. Потерять её. Это будет нашим финалом. Поверь, хоть Шатуновская обувь вчера и не теряла, они поймут. Она поймёт. Главное — не забывай икать и шататься из стороны в сторону да иногда смеяться».
Аня так и сделала. Ловко скинула с себя туфельку. Прошла пару шагов, охнула, в изумлении заглянув себе под юбки. Вернулась, погрозила пропаже пальчиком, громко икнула.
— Золушке вино боле не наливать! — кто-то выкрикнул из толпы и наконец-то по ней прокатился весёлый гомон. Раздались даже жидкие аплодисменты.
«Помни, если не услышишь имя госпожи Шатуновской, шарада не разгадана. На сцене стоять остаешься, пока ответ правильный не дадут. Можешь икать и хихикать, совсем истуканом не стой».
Но, отыграв всё, Аня именно что застыла истуканом, как вкопанная. Она чувствовала на себе десятки презрительных, насмешливых взглядов, и кривляться боле стало невыносимо. Казалось, продолжи она и дальше икать или ронять бедный веер, толпа поднимется на неё, как волна, и погубит в своей желчной пучине. Вздрогнула. У неё же есть спасение! Аня вспомнила, как исчезли все вокруг, когда она смотрела в тёмные, словно ночное небо, очи той доброй дамы. Вот кто придаст ей сил!
Мгновенно отыскала взглядом своего благодарного зрителя и обмерла. Красивое лицо барыни исказилось, глаза неестественно блестели. В них застыли слёзы и было ясно: ещё немного и они покатятся по белым щекам.
Не может быть! Господь, это же и есть...
Аня внезапно всё поняла. Испуганно захлопала ресницами.
В толпе зашушукались, когда госпожа Шатуновская развернулась и быстро зашагала прочь, путаясь в пышной юбке жемчужного платья с золотой ажурной окантовкой. Кажется, какой-то господин попытался остановить её, схватив за локоть, но она дёрнулась, спрятав руки.
Но я не виноватая, не виноватая!
Аня закусила губу. Ей захотелось поскорей сбросить с себя этот дурацкий маскарадный костюм, а желание гулять по саду королевной показалось теперь сущим наказанием, а вовсе не наградой.
— Отпустите Золушку восвояси!
— Разгадали шараду. Чего ты стоишь?
— Это чья красавица? Кто заберёт?
В конце концов ведущий спустил Аню со сцены и новые выступающие с азартом заняли её место, завладев вниманием толпы.
Аня, не медля уже ни секунды, низко склонив голову, помчалась в сторону дома. Её фигурку словно поглотила бархатная темнота тенистой липовой аллеи, таинственной и жуткой в вечернее время суток. И в иной раз Аню бы затрясло от страха на этой тропинке, а сейчас голова так и горела от одной единственной мысли: