Варя
Шрифт:
— Кажется, он услышал нас, — притворно хихикнула княжна ему вслед. — Как же так, Нюра?
Аня всхлипнула в ответ и тут же была подхвачена за локоть Варварой Федоровной, потому что начала оседать на дрожащих ногах. По щекам её покатились крупные слезы, а дыхание сбилось, став частым и прерывистым.
— Нюрка, ты что? Не пугай! Не смей реветь!
Варвара Фёдоровна подтолкнула Аню в тень старого клёна, уводя от любопытных глаз дворовых.
— Послушай, я всё сделала правильно, поняла? Он нехороший. Как с таким лицом можно хорошим-то быть? По нему же сразу видно, что дурной это человек. Может, он лошадей и любит,
— Как я могу злиться-то на вас...
— Вижу, что злишься. Потому что не понимаешь ничего. Твоя любовь слепа, так как недостатков его ты совсем не примечаешь. А слепая любовь неправильна! Хватит реветь!
Аня кивнула.
Варвара Фёдоровна говорила что-то ещё, но Аня её больше не слушала. Только одна единственная мысль туманила разум:
Што же делать? Што же мне делать теперича?
Несколько дней Аня ходила вся поникшая, почти ничего не ела и плохо спала. Подружки служанки пытались расспрашивать, почему она стала такая смурная в последнее время. Но Аня отмахивалась от них и молчала. С Варварой Федоровной старалась вести себя как обычно. Невыносимо было даже подумать о том, что барышня вновь начнёт бранить Данила в её присутствии. И ей придётся соглашаться со всеми её увещеваниями.
Княжна, то ли проявив милосердие, то ли от опасения встречи Ани с уродцем, больше не посылала её с поручениями в конюшню.
Но Аня решила, что непременно пойдёт туда сама и поговорит с Данилом обо всём, скрыв это от своей хозяйки. Откроется перед ним: скажет, что любит всем сердцем. И, конечно же, объяснит, что спор — это выдумка Варвары Фёдоровны.
Но поверит ли он?
Страх мучил Аню до тех пор, пока как-то ночью не принялась она себя стыдить, взирая пустыми глазами на серый грязный потолок в тесной девичьей комнате.
Когда же я стала такою трусихою? Разве я была такою раньше? Ведь я даже слез не лила, когда из родного дома уезжала не весть куда! А здеся! Что ж со мною стало-то? Здеся я в Нюрку противную превратилася! Вот што! С утра к нему побегу, обязательно побегу! А то так и остануся этой Нюркой, а я Аннушкой хочу прежней быть... Аннушкой.
С этими мыслями горькими Аня и забылась дурным сном. А проснувшись, с удивлением обнаружила на душе светлую томительную радость.
Что это? Отчего?
Даже не сразу поняла спросонья. Заморгала и вспомнила. Точно! Она же сегодня наконец-то увидит медовые глаза Данила! И все его веснушки, и волосы рыжие, и родимое пятнышко на виске. Аня счастливо улыбнулась. Впервые за долгое время.
Утро только занималось, и некоторые из девок вертелись, готовые в любой момент очнуться от зыбкого предрассветного сна. Аня тихонько поднялась со своего места и, аккуратно ступая между спящими, выскользнула из девичьей. В каморке для прислуги, приведя себя в порядок, перетянула лоб дорогим сердцу очельем. А потом, сотворив молитву, вышла во двор.
Прохлада раннего утра приятно бодрила. На траве блестела роса, а деревья у горизонта таяли в туманной дымке. Но в саду уже вовсю распевали на разные голоса птицы, жужжали пчёлы в кустах таволги, а где-то вдалеке едва слышно отсчитывала года кукушка.
Хорошо-то как без людской суеты! Хоть бы только Данил был на месте! Но он трудиться ранехонько начинает, а значит, будет.
По двору Аня шла медленно, обдумывая в сотый раз будущую встречу. Только у самого входа в конюшню немного ускорила шаг. Когда переступила заветный порог, лошади заволновались и заржали, почуяв её запах. На шум из денника Рыжки вышел Данил с вилами в руках. Увидев Аню, он тут же нахмурился и отвернулся от её лица.
— Утро доброе, Данил
Не дождавшись ответа, продолжила:
— Потолковать с тобою хотела и...
— Мне некогда, уборкой занят.
— Я...
— Нет, Нюра!
Данил наконец-то подняв на Аню глаза, с вызовом посмотрел на неё и, цедя слова, повторил:
— Нет, Нюрка.
Нюрка...
Аня, словно обожженная ударом хлыста, слегка пошатнулась. В голове зашумело, а виски заныли от тупой боли. Она вспомнила про очелье, сдавившее лоб, и сорвала его. Данил горько усмехнулся. А потом, повернувшись к ней спиной, опустив плечи, зашел обратно в денник.
Как Аня после всего оказалась у озера, она вразумительно бы и объяснить не смогла. И отчего ноги и подол юбки были мокрыми от росы? Она по дороге бежала или петляла, как раненый зверь, по широким газонам парка?
Ужо это всё равно.
Аня долго стояла у воды и смотрела на её синюю гладь. Замахнулась очельем, которое до сих пор так и сжимала в руке. Всхлипнула. Однако кинуть его в озерную глубь так и не смогла.
— Пропади всё пропадом! — крикнула в пустоту. И испуганно обернулась, когда по спине, против всякого чаяния, пробежал колючий холодок. А в воздухе запахло серой. Ане показалось, что на миг её ноги оторвались от земли, и она, едва не потеряв равновесие, еле как устояла на месте. Сердце зашлось от мучительного страха, будто только что забрался к ней под одежду могильный ветер.
Или почудилось всё из-за мук душевных?
Принялась озираться и креститься.
Трусиха. Никого нет! Одна здеся.
А ветер растрепал волосы и толкнул так, что Аня отлетела и шлёпнулась в воду.
— Кто ты? Кто? — испуганно закричала она.
Ответом ей было эхо: «Кто, кто, кто...»
Аня вскочила. Мокрая ткань юбки облепила ноги. От холода и страха заколотила сильная дрожь. И она, обронив очелье в траву, принялась судорожно выжимать подол платья.
Господи Всевышний, Иисус Христос, Сыну Божий, огради меня, рабу Божию Аннушку, своими святыми...
— Ой, Аннушку ли? — над головой прокатился противный смех. — Али Нюрку?
Неужто змора это?
В стороне от неё заскрипели ветки. Краем глаза Аня увидела, как взметнулись в воздух старые качели. Пустая, почерневшая от времени сидушка то взлетала, то падала без всякой на то причины.
Бежать, бежать, скорее бежать...