Варяги и Русь
Шрифт:
— Нет, Веремидушка, нет, ты ошибаешься: князь не таков, чтоб казнить за хорошие дела... Но что ты хотел сказать?
— Ну, об этом нам не место здесь говорить; выйдем на лужок...
Они вышли и сели близ сторожевой избы.
— Узнал ли ты наконец, — спросил Веремид Руслава, — кто был твой отец и почему тебя величают боярином?
Руслав покраснел и вздохнул, вспомнив свой разговор со стариком.
— Узнать-то узнал, да лучше бы не узнавал... Что пользы в том... А ты знаешь тоже?
— Я
— Ну, а теперь? — спросил Извой.
— Теперь могу, потому что мне разрешено...
— Разве ты видел его?
— Кого?
— О ком ты говоришь, того седого старика, которого мы встретили по дороге близ Почайны.
— А вы разве видели его?
— Мы видели какого-то Олафа.
— Ну, вот, он и есть... Значит, вам всё известно?
— Кое-что знаем... Он намеревается посадить Руслава князем на киевский стол и собирает рать.
— Это бы ништо, а вот то скверно, что он шушукается с Вышатой и княжескими дружинниками. Он говорил мне о том, что замышляет. Ведь он думает, что я по-прежнему стою за него.
— Да разве ты когда-нибудь стоял за этого разбойника? — удивился Руслав.
— Да, я был, как и Якун, одним из его дружинников, но оставил его и поступил на княжескую службу.
— Что ты намерен делать? — спросил Извой.
— Пока ничего... А вы?
— Предупредить бы князя.
— Уж знает и вчера повечеру отдал приказ, чтоб изловить его... за это он жалует сто гривен.
— Ты молвишь — знает?.. Значит, знает и о том, что Руслав княжич!..
— Кажись, что узнал. Да почитай все люди киевские знают о том.
— Плохо дело, Руслав. Как быть?..
— Я сам пойду к нашему милостивцу и скажу ему, что это всё поклёп; одна ложь... Я знать не хочу, кто я... Да будут прокляты все те, которые называли меня боярином...
— Тише, тише, — перебил его Веремид. — Не бойся: мы все за тебя... Лучше поговорим о том, как изловить Олафа.
— Я не стану набрасывать петлю на отца, — возразил Извой.
— Разве он сказал тебе, что он твой отец?
— Не он сказал: он молвил об Олафе, да мы-то узнали от другого, что это он сам Олаф, а Олаф, по его словам, мой отец.
— Да, он твой отец, это я знал... ну, а ты, Руслав, как думаешь?
— Коли он правду молвил, что Олаф мой дедушка, я тоже не подниму на него руку.
— Ну, а я хоть и не за него, но и против него не пойду... Якуна бы поспрошать... Он хоша и стар, да в нём ума ещё много.
Все задумались. Вдруг, лёгок на помине, появился Якун с обмотанной головой.
— А, дедушка Якун! — весело воскликнул Веремид, — какой нечистый так отделал тебя?.. Аль со старой колдуньей лобызался, и она оцарапала тебя?..
Якун мрачно посмотрел на витязей и что-то проворчал про себя.
— Знать,
— У дедушки не у дедушки, да уж дедушка угостил на старости лет, и я пришёл поведать тебя, Веремид, чтоб ослобониться от него... Не те времена настали — изменой жить...
— Ну, какая ещё беда стряслась? — спросил Веремид.
— Чай, всё та же, что и прежде; молвит: быть ему князем, да и только... В Чёртовом бережище в овраге собралось много воинов доспешных и не добро задумали они...
Все переглянулись.
— Поведать бы милостивому князю-солнышку...
— Это ты про Олафа, дедушка Якун? — спросил Руслав.
— Уж коли молвлю, то про него. Не в эти годы мне побои отведывать... А всё из-за тебя, Руславушка, — прибавил он, с любовью посмотрев одним глазом на витязя. — Вишь, якшаться ты начал с христианами...
— Да как мне не якшаться с ними, коль я теперь и сам христианин, — сказал Руслав.
— Ты христианин! — воскликнули Якун и Веремид. — Ты, отрок княжеский, христианин! Что ж это, все отроки христиане... Молвят, Всеслав тоже христианин.
Извой улыбнулся.
— Что ж, чем больше христиан подле князя, тем он в большей безопасности, потому христиане не выдадут его и защитят князя. Мы сейчас пойдём к князю и скажем, что жизнь наша в его руках.
— Это сделал бы и я, — сказал Якун, — да меня не допустят к его светлому обличью... Ты, Руслав, берегись... Велика сила Олафа, и горе ждёт тебя, коль ты оплошаешь... Я воспитал тебя и теперь не уйду отсюда, пока ты в опасности.
— Успокойся, Якун, — сказал Извой, — и хоть князь погневается на нас, но он справедлив и добр и зря не предаст смерти преданных ему людей. А что касается Олафа, то пусть князь повелит, что сделать с ним, и его дружина постоит за него.
— Так-то оно так, да, видишь, замысел здесь коварный... Войной не пойти ему, хоть у него тьма доспешников, а изменой да кознями он возьмёт, и коль тогда Руслав не покорится его воле, он силою заставит, лишит жизни и сам пойдёт на стол киевский, коль другого не будет...
— Никогда сего не будет, — сказал Веремид. — Коли Извой да Руслав христиане и коли их боги повелевают стоять за правду, то и Веремид, хоть и язычник, грудью будет стоять за князя... Пусть Олаф поборется с нами... А ты, Якун, что молвишь на это?
— Я более не слуга Олафа и да будет, что повелевает моя душа... Хоть я хворый, — прибавил он, поправляя повязку, — и стар, да пригожусь ещё на что-нибудь. Пустите в светлицу промочить болячку.
Его ввели в сторожевой дом, перевязали рану и поднесли ковш хмельного мёду, который Якун осушил залпом до дна, и вскоре почувствовал себя совсем бодрым.