Варяги и Русь
Шрифт:
— Пусть она будет сто крат безумна, но я хочу видеть её, хочу взглянуть на ту, которая дала мне жизнь, и ты должен сказать мне, где она, иначе... — Он вынул свой меч из ножен.
— Успокойся, Руслав, — сказал старик, — и убери свой меч, он пригодится тебе для другого дела... Скоро ты сам узнаешь её, а быть может, уже знаешь, но я ещё не всё сказал...
Руслав воткнул свой меч в землю подле себя.
— Эх, юность золотая, да ум-то медный, — продолжал хладнокровно старик. — Лучше выслушай до конца.
Молодой витязь, сознавая свою запальчивость, угрюмо опустил голову.
— Спустя
— Да ведь убийству Ярополка содействовал Блуд...
— Он же Олаф... Так прозвали его заднепровцы.
— Да разве Олаф пользуется такою известностью и силой, что его послушают и пойдут за ним мстить лучшему из князей, Владимиру?
— Да, он очень известен, и ещё более сделался известным, когда служил у Ярополка: он ходил с ним в Полоцк и на Новгород, где перезнакомился с варягами и нашёл сочувствие между ними. Теперь он пошёл к ним, потому что они злы на Владимира, что тот не сдержал своего слова и не отдал им Киева на добычу, и скоро, быть может, сегодня или завтра, он придёт во главе нескольких тысяч витязей, поразит Владимира и возведёт на стол своего внука Руслава.
— Никогда этому не бывать! — воскликнул витязь, вскакивая и хватаясь за меч. — Я предупрежу своего господина об угрожающей ему опасности.
— Не торопись, не торопись, — сказал старик. — Тише едешь, дальше будешь... Предупредив его, ты сам можешь погибнуть лютой смертью.
— Пусть лучше я погибну, но не допущу умереть из-за меня моего князя и повелителя.
— Не добре молвишь, Руслав. Не может быть повелителем тот, кто сам был рабом, и только глупая чернь киевская признала его своим господином... К тому же это куплено им смертию своего брата... Напротив, ты должен содействовать его унижению, если хочешь сам быть возвеличен.
— Я не желаю быть возвеличенным и пусть буду тем, чем я был и есть до настоящего времени.
— Вот именно, ты должен быть тем, чем есть на самом деле; не отроком княжеским, а великим князем киевским, как потомок великого и непобедимого мужа Олафа, проливавшего свою кровь за князя киевского Святослава, который в благодарность за это надругался над его внучкой и сделал из своей жены — чёрную работницу. Ты должен отмстить за свою мать на крови и плоти того, кто из рабынича вышел благодаря слепому року в князья... Ты должен поднять на него свою руку и силой овладеть его княжеским венцом.
— Мне быть великим князем киевским?.. Поразить его из мести за свою мать, которую хоть люблю, но не знаю, пойти
— Я в своём уме и исполняю приказание господина Олафа, которому я предан, говорю дело и не играю в прятки; устарел для этого: а ты должен повиноваться, иначе — горе тебе... Довольно держать стремя сыну ключницы Малуши, когда он садится на своего скакуна: пусть он подержит тебе и тогда это будет справедливо.
— Мне, безродному, не стыдно держать стремя не только Владимиру, но и любому из его доблестных воинов и бояр.
— Повторяю: негоже говоришь Руслав, не тебе держать его стремя и носить за ним его меч; за тобою должны носить его и держать стремя у твоего седла: ты не безродный.
— Никогда этого не будет: и хоть я не безроден, но не хочу приобретать свой род таким путём, хоть бы он был и княжеский... Кроме того, несколько дней тому назад я, быть может, послушался бы тебя, не зная, кто я, но теперь я знаю, что прежде всего я человек, над которым есть господин, а над ним есть Бог, Отец всех, а следовательно, и мой, и Он меня научит, как поступить мне в этом случае... Я отродясь не мнил себя княжичем и если хотел знать, кто я, то лишь потому, что все называли меня почему-то боярином и первым назвал меня этим именем Веремид, друг Якуна.
— И он был прав, называя тебя боярином, потому что ты действительно боярин, а не холоп, и ты должен ценить это и поддерживать своё достоинство, хоть бы ценою смерти.
— Я не властолюбив и не хочу быть князем, если не был им поныне.
— Напротив, ты был им, должен быть и будешь, — повелительно сказал старик.
В это время в лесу громко хрустнула сухая ветка. Оба повернулись в ту сторону, но никого не заметили; старик продолжал:
— Итак, Руславушка, подумай, пока есть время... Перед тобою княжий стол и народ, которым ты должен повелевать, и если ты по глупости своей юношеской откажешься и тогда, когда твой дед Олаф придёт во главе великой рати, то горе вам обоим — и князю, и тебе... он сам сядет на киевский стол.
— И пусть его садится, если сумеет; но если быть горю, то оно будет первому мне, так как я не выдам князя головою... я защищу его своим мечом.
— И не один ты будешь защищать его! — вдруг раздался позади них голос.
— Извой! — глухим голосом произнёс старик. — Я знаю, что ты непобедим, но против той силы, которая пойдёт на князя, ты не пойдёшь.
— Почему бы это так?
— Да потому, что сыновья не идут против своих отцов: Олаф твой отец.
— Что ты молвишь, кифарник! — воскликнул Извой.
— То, что есть... не взыщи, витязь... Давно я собирался говорить с тобою, да всё недосуг было... ещё в те поры, когда мерился с тобою силами, хотел молвить... и убил бы тебя, как овцу, да жаль было...
— Ты лжёшь старик; если бы мой отец был жив, то я не был бы в милости у князя.
— Если б и князь знал, что ты сын Олафа, то он повелел бы повесить тебя или растерзать на лошадиных хвостах в степи... Твой отец теперь враг княжеский, и Владимир не забыл ещё, как он в бою под Новгородом угодил ему копьём в грудь, и если бы он узнал Олафа в Блуде, явившемся к нему послом от Ярополка, то и тогда убил бы его... Но Блуд хитёр и улестил его Киевом.