Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Фомин Вячеслав Васильевич

Нельзя принять и позицию, которую отстаивал Кузьмин как в отно­шении способа проникновения легенды из Новгорода в Киев, так и вре­мени ее занесения на страницы южнорусской летописи. Как полагал ученый, она могла попасть на юг лишь посредством князей Ростисла-вичей Галицких, потомков Ростислава Владимировича, ставших изгоями после смерти старшего сына Ярослава Мудрого Владимира в Новгороде в 1052 году. Именно они и могли, по его убеждению, хранить новгород­ские предания, где наличествовало имя Рюрик, среди русских князей впервые появившееся в их семье. Речь идет, следует напомнить, о Рюрике Ростиславиче, умершем молодым в 1092 году. Историк уверен, что с этим именем пришло в Южную Русь Сказание о призвании варя­гов. Потому он берет начало функционирования имени Рюрик среди южнорусских князей (а это где-то несколько позже середины XI в.) в ка­честве датирующего признака появления в Киеве и внесения в ПВЛ Сказания. Данный вывод весьма логичен, но он не так безупречен, как это может показаться на первый взгляд. Принимая его во внимание, надо, вместе с тем, задуматься над фактами, не согласующимися с ним. Во-первых, действительно имя Рюрик фиксируется среди потомков ро­доначальника русского правящего дома очень поздно: лишь в седьмом колене и по линии Владимира Ярославича.

Затем оно вновь появляется, кстати, опять же с большим интервалом, но уже среди потомков Всево­лода Ярославича. Так был назван сын Ростислава (ум. 1167), внук Мсти­слава Великого, правнук Владимира Мономаха Рюрик, князь чернигов­ский й великий киевский князь, умерший в 1215 г. Больше это имя ни­когда не окажется востребованным среди русских князей вообще180 и князей Вяземских, в частности, своим родоначальником считавших именно Рюрика Ростиславича181, но при этом не перестававшего, естес­твенно, быть их предком.

Во-вторых, великий киевский князь Игорь погиб в 945 г. И это имя появляется среди его потомков только в четвертом колене: так был наз­ван один из последних сыновей Ярослава Мудрого Игорь, родившийся в 1036 году182. Естественно, опираясь на этот факт, нельзя утверждать, что предание о Игоре, как родоначальнике киевских князей возникло лишь в 30-х гг. XI в. и примерно в те же годы было занесено на страницы лето­писи. Затем это имя было дано в шестом колене по линии Святослава Ярославича Игорю Ольговичу (второй сын в семье, ум. 1147) и в седь­мом колене Игорю Святославичу (также второй сын в семье, ум. 1202), герою «Слова о полку Игореве». Во всех перечисленных случаях обра­щает на себя внимание то обстоятельство, что Игорем нарекали в кня­жеских семьях не первенцев, т.е. потенциальных претендентов на вели­кокняжескую власть, а младших представителей правящих домов.

Также следует сказать, что в именослове южных князей не часто встречается и имя Олег. Олег Вещий умирает в 912 г., следующий носитель этого имени - Олег Древлянский, сын Святослава Игоревича погибает в 977 г. Затем этим именем через много лет будет назван внук Ярослава Мудрого Олег Святославич («Гориславич», ум. 1115). Это же имя будут носить его внук Олег Святославич (ум. 1180) и правНук Олег Святославич (ум. 1204). По каким-то причинам самым популярным в X-ХП вв. было имя Святослав. Первый из носителей этого имени - Свя­тослав Игоревич - погиб в 972 г. Затем так будет назван его старший внук Святослав Владимирович (ум. 1015), затем правнук Святослав Ярославич (ум. 1076), затем два прапраправнука: Святослав Давыдович (ум. 1142) и Святослав Ольгович (ум. 1164), затем два прапрапраправнука: Свя­тослав Владимирович (ум. 1166) и Святослав Всеволодович (ум. 1194), т. е. оно регулярно появлялось вначале через поколение, а потом - уже в каждом поколении.

В-третьих, нельзя, конечно, утверждать, что династия Романовых не ведала о своем родоначальнике Михаиле Федоровиче (ум. 1645), если брать во внимание факт, что имя Михаил будет дано его далекому потом­ку лишь в 1798 г., т. е. через 153 года после смерти первого Романова и в шестом колене (лишь на одно поколение меньше по сравнению с появ­лением имени Рюрик среди его возможных потомков). Так своего чет­вертого сына и десятого ребенка в семье назвал Павел I. Затем это имя будут носить еще три представителя дома Романовых: Михаил Николае­вич (1832-1909), четвертый сын и седьмой ребенок (последний) Нико­лая I, Михаил Михайлович (1861-1929), второй сын и третий ребенок Михаила Николаевича, и Михаил Александрович (1878-1918), чет­вертый сын и пятый ребенок Александра III. Причем, как и в случае с именем Игорь, имя Михаил никогда не давалось наследникам престола, хотя и символизировало собой начало династии. Оно давалось и не второму и не третьему сыну, его носил лишь четвертый сын императора, не имевший даже гипотетических шансов на престол. В силу сказанного, долгое отсутствие имени Рюрик в именослове русских князей не может выступать в качестве датирующего признака занесения варяжской леген­ды на страницы ПВЛ. Само же объяснение этой ситуации, видимо, связа­но, как заметил Е.В.Пчелов, с «сакрализацией» имени Рюрик. Как можно думать, по представлениям русского общества Х-ХІ вв., появ­ление имени родоначальника княжеской династии среди его потомков могло замкнуть историю этой династии: она начиналась и заканчивалась одним и тем же именем. Такие опасения были тем более актуальны, что в названное время на Руси, кроме Рюриковичей, имелись другие претен­денты на главенство в Русской земле, между которыми шла, как показы­вает летопись, непрекращающаяся и кровопролитная борьба, счет в ко­торой был открыт Олегом Вещим, убившим Аскольда и Дира.

Глава 6 ВАРЯГИ И СКАНДИНАВЫ НА РУСИ

Часть 1 Принципиальное отличие варягов середины IX — середины X в. от «варягов» конца X столетия

Норманисты, отводя ПВЛ роль лишь иллюстративного материала к своим умозрительным построениям, что, по их мнению, должно придать им вес в глазах читателя (создается полная иллюзия звучания подлинно­го голоса истории), выставляют ее в качестве непреложного доказательст­ва скандинавского этноса варягов. Как в 1826 г. М.П.Погодин выразил настрой подавляющего большинства ученых России, «решительно мож­но сказать, что всякий желающий отвергать скандинавское происхож­дение руссов, должен непременно прежде опровергнуть Нестора...»1. Но это все лишь только слова, ибо полное неведение истории летописания вообще и сложения Начальной летописи в частности, заметил в адрес своих оппонентов А.Г. Кузьмин, «закрывает самую возможность понима­ния ее текста». Вот почему они не в состоянии увидеть, говорил этот яр­кий ученый, что «скандинавское происхождение «варягов» не может быть обосновано данными русских летописей. А это в корне подрывает и фи­лологические построения норманистов»2.

В Сказании о призвании варягов норманисты выделяют два момента, которые, как им кажется, четко указывают именно на шведскую природу варягов. Это местоположение их родины «за морем», т. е. якобы в Скан­динавии, и помещение летописцем варяжской руси среди скандинавских народов, означающее тем самым, что он причислял ее к их кругу. При этом они закрывают глаза на тот факт, что выражение «за море» летопис­цами никак не пояснено ни в самом Сказании, ни в других местах лето­писи, и что во всех случаях родина варягов помешается весьма неопре­деленно где-то «за морем» («за море» идут с Руси к варягам, «из заморья» идут на Русь от варягов), но при этом не уточняется, конкретно где (известия под 859, 862, 941, 977, 980, 1015, 1018, 1024

гг.)3. В 30-х гг. XI в. (в Лаврентьевской под 1036, в Ипатьевской под 1034 гт.) со страниц ПВЛ исчезают как сами варяги, так и практика их размещения «за мо­рем». Так обстоит ситуация с «заморской родиной» варягов не только в нашем главном источнике по истории Киевской Руси, но и в других лето­писях, связанных и не связанных с традицией ПВЛ. И все они, в чем-то или даже во многом отличаясь от нее материалом о варягах (датами, полнотой изложения, лишними известиями), также нигде не поясняют летописное «за море».

Видимо, первым в историографии обратил внимание на летописное «за море», задумался над его значением, а затем поставил в связь с опре­деленной территорией норманист Ф.Г. Штрубе де Пирмонт. В своей дис­сертации, написанной в 1753 г. и опубликованной в 1785 г., ученый в ка­честве родины варягов назвал Рисаланд (Ризаланд), территорию, прости­рающуюся от Балтики до Северного Ледовитого океана и Белого моря, и большая часть которой, по его словам, лежала «на той стороне Финско­го залива и Ладожского озера». В качестве довода в пользу выхода варя­гов именно из приморских пределов Рисаланда Штрубе указал: «...Из­вестно, что хотя слово море (здесь и далее курсив автора.
– В.Ф.) означа­ет точно море собственно так называемое, но наши историки иногда называли сим именем озера и большие заливы». В ходе дискуссии 1749-1750 гг. Г.Ф. Миллер утверждал скандинавский характер руси на том ос­новании, что они пришли «из-за Балтийского моря». В 1773 г. историк, касаясь событий 977 г., заставивших Владимира спешно покинуть Нов­город, пояснил, что он ушел «за море к варягам, то есть в Швецию»4. В 1788 и 1795 гг. И.Н.Болтин убеждал, что термин «из заморья» означает «с другой стороны Ладожского озера», именуемого в летописях морем5.

Мнение Миллера о значении летописного «за море» повторил и усилил в 1802 г. А.Л. Шлецер. Усилил тем, что преподнес его уже в качестве аргу­мента именно в пользу норманства варягов, именно как жесткое указание лишь на Скандинавский полуостров: «Они пришли из заморья (курсив ав­тора.
– В.Ф.) у так говорится во всех списках; следственно, из противоле­жащей Скандинавии»6. Свой вывод он подкреплял еще тем, что, обратив­шись к работе шведского историка Ю.Тунманна, где тот вслед за своими соотечественниками XVII в. выводил из финского названия Швеции «Ruotzi» («Rotzi») славянскую форму «русь»7, в свою очередь увязал ге­нетически Руотси с Рослагеном, названием части береговой полосы швед­ской области Упланда, расположенной напротив Финского залива. Только там, по мнению Шлецера, и жили варяги8, только там, следовательно, и находилось «за море» русских летописей. Многие именитые последова­тели Шлецера, например, Ф. Крузе и М.П. Погодин очень активро исполь­зовали его объяснение выражения «за море» в качестве весьма основа­тельного довода в пользу норманства варяжской руси. В 1860 г. филолог Я.К.Грот даже специально пытался доказать, что «за море» может показывать только на живущих «по ту сторону моря», т. е. на противопо­ложном берегу Балтийского моря, в Скандинавии, и ни на кого больше.

В XX в. согласно логике Шлецера рассуждали М.Н.Покровский, В.А.Пархоменко, Р.Ю.Виппер, А.Стендер-Петерсен, Б.А.Рыбаков, польский историк X. Ловмяньский10. Современные норманисты также понимают термин «за море» в буквальном смысле. В 1994 г. Е.А.Мельникова и В.Я.Петрухин увидели в нем указание только на Швецию. В 1996 г. А.С.Демин утверждал, что словосочетание «варязи из заморья» можно рассматривать «как кратчайшую» этническую характеристику, дан­ную летописцем скандинавам. При этом говоря, что для него было важ­но отметить способ передвижения варягов (или к ним) - «морское пла­вание»11. Тогда же А.Н.Кирпичников, допуская в какой-то мере более широкое его толкование, чем это принято среди норманистов, сказал, что «для славян адрес «за море» чаще всего означал именно Швецию». Но в 1998 г. И.Н.Данилевский категорично заключил, словно пресекая подоб­ное «вольнодумство», что летописное «за море» «связано исключительно со Скандинавией». В том же году Е.А.Мельникова, отмечая, что об этни­ческой принадлежности Рюрика не говорит ни один из вариантов варяж­ской легенды, вместе с тем подчеркнула: «Однако упоминание того, что Рюрик приходит по приглашению послов, отправившихся «за море к ва­рягам», достаточно убедительно свидетельствует» о его принадлежности к скандинавам. По ее мнению, выражение «из-за моря» носит в летопи­си «устойчивый, формулярный характер. Варяг, т. е. попадавший на Русь житель Скандинавских стран, приходит «из-за моря» по определению». В 2002 г. М.Б.Свердлов посчитал, что «за море» конкретно указывает на Бирку, экономический и политический центр Средней Швеции12.

Но имеется и другая точка зрения на значение летописного «за море», ведущая свое начало от антинорманиста В.К.Тредиаковского. В работе, завершенной в 1758 г., он заметил, что «у нас быть за морем и ехать за море не значит проезжать чрез море, но плыть токмо по морю, куда б то ни было в отдаленную страну. Ехать за море у нас, есть и сухим путем ехать от моря в другое государство; так ездили мы за море во Францию, в Италию и в Немецкую землю». В том же ключе толковали рассматри­ваемый термин антинорманисты XIX в.: О.М.Бодянский (чужая и дале­кая для русских «сторона», будь «она за морем или нет»), С. Руссов («за граница»), Ю.Венелин («куда бы то ни было»), Д.И.Иловайский (сказоч­ное «из-за тридевяти земель»), Г.А. Немиров («за Сине-море, куда-то далеко...»), Н.П.Загоскин (совершенно неопределенное выражение). В 1913 г. Г.М.Барац, утверждая в русле своего взгляда на природу ПВЛ, что летописное «за море» есть не что иное, как перевод библейского обо­рота «ewer ha-jam», служащего «для обозначения не непременно замор­ской страны, а всякого вообще зарубежного края», сказал: «Точно также и по-русски заморье (здесь и далее курсив автора.
– В.Ф.) обозначает не исключительно заморскую страну, но вообще чужую сторону, а идти за-море значит: отправиться за границу, в чужие края...»13. Фактически в русле этих рассуждений лежит вывод «ультранорманиста» О.И.Сенков-ского. «За море», отмечал он, нельзя понимать в буквальном смысле, это, на его взгляд, всего лишь «метафора, риторический прием». Норманист В.А.Мошин в 1931 г. повторил мнение Иловайского о «за море» как о сказочном «из-за тридевяти земель»14. В 1923 г. Б.М.Соколов одной строкой отметил неопределенность летописного «за море», а в 1958 и 1978 гг. В.В. Мавродин поставил «за море», как и когда-то Иловайский, в один смысловой ряд с «за тридевяти земель», впрочем, оставив это со­поставление без комментариев. В 1998 г. А.Г.Кузьмин указал, что «море­плаватели ІХ-ХІІ вв. не имели графического изображения» Балтийского моря «и «за морем» для них была любая территория на его побережье»15.