Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Фомин Вячеслав Васильевич

Разговоры о «множестве шведов» на Руси и ее колонизации норман­нами строятся лишь на основе скандинавских находок (или того, что под ними понимается), обнаруженных в разных местностях Восточной Ев­ропы. При этом каждая из них признается за бесспорный след пре­бывания именно скандинава. Так, например, В.В.Мурашова, говоря о ременном наконечнике из Старой Рязани (слой XI в.), орнамент которого якобы «связан по своему происхождению с предметами в стиле Борре», заключает, что его «можно считать одним из немногих археологических свидетельств присутствия скандинавов на Руси в XI в.»190. Но мате­риальные вещи (особенно оружие, предметы украшения и роскоши), не­зависимо от того, где и кем они были произведены, живут своей само­стоятельной жизнью, в течение которой они становятся, по разным причинам, собственностью представителей разных народов и пере­мещаются на огромные расстояния, в связи с чем не могут выступать в качестве атрибута этнической принадлежности ее владельца. Нельзя здесь не заметить, что норвежский археолог А.Стальсберг куда менее катего­рична в интерпретации скандинавских вещей на территории Древней Руси: по этим находкам трудно определить, констатирует исследова­тельница, попали ли они к восточным славянам «в результате торговли или вместе

со своими владельцами»191.

В 1930 г. археолог-норманист Ю.В. Готье справедливо указывал, что на одиночных находках норманских вещей, «тонущих в массе предметов иного характера и происхождения», нельзя построить доказательство длительного существования в данном месте скандинавского населения. Они могут свидетельствовать только в пользу того, подчеркивал он, что скандинавские вещи попадали на Русь, и только. Если же следовать логике современных сторонников норманской теории, выставляющих скандинавские находки в Восточной Европе «в качестве одного из наиболее весомых аргументов» пребывания здесь норманнов, «то и Скандинавию — справедливо замечает А.Н.Сахаров, — следовало бы осчастливить арабскими конунгами, поскольку арабских монет и изделий в кладах и захоронениях нашли там немало»192. Близко к тому говорил в 1982 г. крупный немецкий археолог И.Херрман: что из распространения восточных монет «не следует делать вывод о непосредственных путе­шествиях арабских торговцев на Балтику»193.

Археологи, повторяя мысли Стендер-Петерсена, преподносят Ладогу в качестве резиденции норманского хакана «Rhos» (Д.А.Мачинский, В.Н.Седых) Вертинских аннал, его «штаб-квартиры», а затем первой столицей государства якобы норманна Рюрика, в дальнейшем перене­сенной на Рюриково городище (А.Н. Кирпичников)194. А.С.Кан с помо­щью топонима Roslagen указывает на скандинавскую природу имени «Русь»195. Как отнеслись норманисты А.А.Куник, М.П.Погодин и В.Том-сен к этому, по характеристике И.П.Шаскольского, «примитивному по­строению»196, уже говорилось. К тому же хорошо известно, что прибреж­ная часть Упланда - Роден - лишь к XVI в. получила название Росла­ген197, «и потому, — как заметил почти двести лет тому назад Г. Эверс, — ничего не может доставитьтдля объяснения русского имени в 9 столегии». Г.А.Розенкампф в 20-х - 30-х гг. XIX в. отмечал, что слово Рослаген (корабельный стан) производно от rodhsi-гребцы (го, ros, rod - грести вес­лами), и что еще в XIII в. этот термин употреблялся в смысле профессии, а не в значении имени народа. Поэтому, заключал исследователь, воо­руженные упландские гребцы-«ротси» не могли сообщить «свое имя Рос­сии», в связи с чем непонятно, говорил он, «как Шлецер мог ошибиться и принимать название военного ремесла за имя народа (курсив автора.
– В.Ф.)»т. Норвежский ученый Х.Станг недавно напомнил, что «сканди­навские филологи норманистской школы сами отрицали связь названия «Русь» с названием «Родслаген», или вернее с корнем *юРег «гребля», ибо в родительном падеже это дало бы *roParbyggiar, для обозначения населения указанного района, т. е. без -с, в слове Русь»199.

А.С.Кан, не жалея красок, живописует, как Владимиру Святославичу, бежавшему от братьев в Швецию, вербовка воинов «была разрешена шведским королем и поддержана объединением (bolag) тамошних куп­цов. На их судах варяги были доставлены в Новгород, откуда Владимир двинулся на юг...». И здесь виден явный повтор мысли Стендер-Петер­сена, оставившего не менее яркое описание набора Владимиром наем­ников в Швеции. Отмечая, что это предприятие «было делом отнюдь нелегким и непростым», т. к. для его подготовки требовалось не только «разрешение конунга», но и «хорошо действующий аппарат вербовки и организации вербовки войска и требовалась финансовая поддержка», ученый заканчивал свои рассуждения тем, что новгородский князь был отправлен на родину с «громадным войском»200. Следует заметить, что ни один источник не говорит не только об этих удивительных подробностях, которые, словно очевидцы, излагают Стендер-Петерсен и Кан, но и о пребывании Владимира в Швеции. ПВЛ лишь сообщает под 977 г., что он, находясь в Новгороде, «слышав же... яко Ярополк уби Ольга, убоявся бежа за море» (т. е. бежать он мог только от одного брата - Ярополка; а «за морем» тогда полагали все, что находилось вне пределов Руси вообще), да под 980 г. констатирует его возвращении: «Приде Володимир с варя ги Ноугороду...»2Ш.

Е.А.Мельникова в наречении во второй половине XI в. именем Рюрик одного из русских князей усмотрела стремление «подчеркнуть пре­емственность правящей династии вместо ее «славянизированности»202. Она же, не соглашаясь с мнением об ассимиляции скандинавов на Руси к середине X в., на чем, кстати, настаивала еще в 1985 г.203, уверяет, что вытеснение шведского языка в среде знати и жителей крупных городов завершилось в целом к концу XI в., причем на периферии государства потомки скандинавов, по ее мнению, образовывали «достаточно замкну­тые группы, длительное время сохранявшие язык, письмо, именослов и другие культурные традиции своих предков». Такую скандинавскую общину Мельникова видит в 1115-1130 гг. в Звенигороде Галицком204. По логике исследовательницы выходит, что на Руси, где до конца XI в. и даже позже летописцы слышали шведскую речь и общались со шведами, скандинавов (русь) полагали славянами («словеньскый язык и рускый одно есть»205), или же, наоборот, славян причисляли к скандинавам! С выводами Мельниковой не позволяют согласиться даже исландские саги, указавшие на изменение языковой ситуации в Англии после ее по­корения Вильгельмом Завоевателем, где «стали говорить по-французски, так как он был родом из Франции»206. Но ничего подобного не говорят саги в отношении Руси, хотя норманисты утверждают о наличии на ее территории «множества шведов», о шведской природе правящей ди­настии, верхов киевского общества и княжеской дружины, языком общения которых должен был бы быть скандинавский язык. «Гута-сага», ведя речь о переселении части готландцев в Византию, подчеркивает, что они там «еще живут, и еще сохранили нечто от нашей речи»207. При­сутствие шведов на Руси в первой половине XII в. (по времени это очень близко к моменту записи саг) в виде «замкнутых групп» непременно оказалось бы зафиксировано слагателями саг, интересовавшимися судьбой своих сородичей даже в далекой Византии, но при этом не видя их по соседству.

А.В.Назаренко недавно выдвинул удивительное объяснение отсут­ствия следов скандинавов в Среднем Поднепровье в IX веке. По его убеждению, «южные варяги натурализовались быстро и охотно (быть мо­жет, даже целенаправленно)...», что они «усиленно» славянизировались, предпочитая при этом «не просто говорить по-славянски (по крайней мере в международном общении), но и употреблять славянский вариант собственного этнического самоназвания (курсив автора.
– В.Ф.)», т. е. русь208. Явно сказочная история. Но даже если и представить, что скан­динавы «целенаправленно» и в срочном порядке стремились превра­титься в славян, то и в таком случае они должны были бы оставить явственные и многочисленные свидетельства своего материального нахождения в данном районе, т. к. прибывали не только со сканди­навскими вещами, но и с соответствующими верованиями, которые всегда отражаются в погребальном обряде и которые быстро не ме­няются. В отношении утверждений филологов-норманистов Мельни­ковой и Назаренко как нельзя кстати звучат слова С.А.Гедеонова, что «лингвистический вопрос не может быть отделен от исторического; филолог от историка». Актуален, вместе с тем, и вывод Д.И.Ило­вайского, что «филология, которая расходится с историей, никуда не го­дится и пока отнюдь не имеет научного значения»209.

Е.А.Мельникова уверяет, что византийские и западноевропейские памятники «указывают на появление скандинавов на Черном море по крайней мере с начала IX века», к этому же времени она относит и на­личие в самой Византии "занимавших там уже высокое положение скан­динавов. Устные предания, утверждает И.Г.Коновалова, сохранившиеся в древнескандинавской и древнерусской традиции, позволяют говорить, «что основными участниками каспийских походов были, с одной сторо­ны, норманны, приходившие непосредственно из Скандинавии, а с другой - обитатели Верхней Руси: скандинавы, славяне и финно-угры, фигурирующие в восточных источниках под названием «русы». Причем, подчеркивает она, приходившие на Каспий в IX - первой половине X в. русы действовали, скорее, в своих собственных интересах, нежели в интересах Киева или, тем более, Константинополя210. Хорошо известно, что в природе нет источника, который бы содержал информацию о пребывании норманнов на Черном и Каспийском морях в названное исследовательницами время. Е.В.Пчелов, постоянно подчеркивая, что генеалогия русских князей была скандинавской, не объясняет, почему таковой ее не считают саги211. '

В 2000 г. византинист Г.Г.Литаврин, видя в варягах скандинавов, отметил, что В.Я.Петрухин и Д.С.Раевский несколько преувеличивают роль норманнов на Руси. Куда более твердо им было сказано, что Петрухин не имеет оснований для вывода о заметном «хазарском ком­поненте» в русской культуре, т. к. «нет решительно никаких доказательств того, что их влияние на духовную культуру и политическую систему Древней Руси был сколько-нибудь глубоким и длительным»212. Действи­тельно, в науке непременной спутницей норманской теории давно выступает мысль, рожденная и проводимая норманистами, о мас­штабном воздействии на жизнь восточных славян хазар. Как полагал А.А.Куник, Кий, Щек и Хорив, с которыми летопись связывает начало Киева, были «хазарскими братьями». По мнению В.А.Мошина, Киев являлся окраиной Хазарии213. Сейчас особенно популярны в научном мире идеи Н.Голба и О.Прицака (окрещенные П.П.Толочко «мифом»214), согласно которым «Киев как город и поляне как клан основателя Кия связаны с хазарами», которые основали его в конце VIII - первой половине IX в., и что будущая столица Руси оставалась под властью Хазарии до 30-х гг. X в., пока не оказалась в руках князя Игоря. С.Фран­клин и Д. Шепард также не сомневаются, что в IX в. Киев находился под властью хазар, у которых был заимствован сам символ киевских князей -трезубец215. В 1999 г. М.Гольдельман уже уверял читателя о якобы «рас­пространенном мнении» в исторической науке, «что Киев был основан около 830 г. как хазарский торговый центр на северо-западе»216.

В современной российской науке популяризатором идеи об актив­нейшем участии хазар в русской истории является археолог Петрухин, «крайне произвольно», отмечает Е.С.Галкина, интерпретирующий источ­ники217. По его словам, выходцы из Хазарии наряду с норманнами входили в русскую дружину, присутствовали среди населения русских городов. Он относит Тмутаракань к «хазарскому» фактору воздействия на Русь, под влиянием которого в пантеон Владимира были включены иранские божества, характеризует «хазарское наследие» как важнейший структурообразующий фактор формирования русского государства, и уверяет, что «хазарская традиция была актуальна для Руси не только в связи с претензиями на хазарское наследие, но и в связи с тем опытом государственного строительства, который позволил хазарам объединить разноязычные земли». Сложение русской культуры в X в. исследователь уподобляет воображаемому им процессу возведения черниговского кургана Черная могила: «славяне, норманны и хазары возвели своему предводителю единый монумент». Подобный взгляд ученого на русскую историю объясняется не только предшествующей историографией: к нему его подвигло и академическое издание ПВЛ 1950 г., в котором Д.С.Лихачев, на что неоднократно указывалось в литературе218, предна­меренно дал неправильное чтение статьи ПВЛ под 945 г., в результате чего топоним «Козаре» был превращен в хазар-христиан. Основываясь на этом искаженном тексте, Петрухин говорит о существовании христиан­ской соборной церкви Ильи в районе (квартале) Козаре (Хазары), где проживали представители еврейско-хазарской общины219, и в которой, согласно летописи, клялась соблюдать заключенный с византийцами договор крещеная русь.

Но наиболее полно представлен нынешний «научный» норманизм в работах историка Р.Г.Скрынникова, вышедших в 1995-2000 гг. и дока­зывающих завоевание восточных славян норманской русью. По его ут­верждению, во второй половине IX - начале X в. на территории Руси «ут­вердились десятки конунгов», основавших недолговечные норманские каганаты. Говоря о постоянных и массовых наплывах скандинавов в * русские земли, он без каких-либо пояснений утверждает, что «на обшир­ном пространстве от Ладоги до днепровских порогов множество мест и пунктов носили скандинавские названия». Игорь, по его словам, был первым конунгом, который обосновался в Киеве, основанном хазарами и где «до начала X в. располагался хазарский гарнизон», положив «начало местному норманскому владетельному роду». Говорит Скрынников о «норманнском Полоцком княжестве на Западной Двине», о «норманских княжествах в Причерноморье», о «ранних норманских княжествах» в Прикаспии, об их неудачной попытке «основать норманское герцогство в устье Куры», об обширных опорных пунктах, создаваемые скандина­вами на близком расстоянии от границ Византии.