Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Фомин Вячеслав Васильевич

В умах советских ученых сформировалось свое видение «антинорма-низма», в рамках которого только и мог теперь решаться варяго-русский вопрос. Помимо уже названных его черт, это еще своеобразное понима­ние борьбы с норманизмом, духом и содержанием которого была пропи­тана вся наша наука. Отчего борьба с ним, поставленным, как тогда говорилось, на службу «политическим целям антисоветской пропаганды в области истории»117, свелась к дежурным обвинениям норманизма в «антинаучности». Этот посыл усиливали тем, что в руси видели исключи­тельно славянское племя, издавна проживавшее в Среднем Поднепровье, а в Сказании о призвании варягов легендарный рассказ, не имевший (или практически) не имевший под собой никакой исторической основы118.

Уверовав во все это, исследователи, исходя из примата внутреннего фактора, занялись отысканием элементов социального неравенства в восточнославянском мире, которое должно вести к образованию классов и государства. Такой ошибочный методологический подход к изучению истории Руси, по верному замечанию И.Я.Фроянова, надолго сковал историческую науку119. Сам же вопрос о составе социальной

верхушки русского общества перестал быть существенным, хотя признание ее иноплеменной, как неоднократно объяснял коллегам А.Г.Кузьмин, «делает беспредметным рассуждение о возникновении государства как автохтонного процесса: представители крайнего норманизма как раз и настаивают на ведущем положении пришельцев-норманнов»120. Па­раллельно с этим, надлежит подчеркнуть, в науку вводились аргументы, от которых отказались ведущие норманисты прошлого. Так, например, Б.Д.Греков растиражировал мнение, что варяжская русь вышла из «Рослагена»: «Эта гипотеза кажется мне наиболее вероятной»121.

В историографии в ранг аксиомы была возведена высказанная Греко­вым в 1936 г. мысль о том, что «варяги - лишь эпизод в истории общест­ва, создавшего Киевское государство». С годами эта мысль стала звучать более жестче. Так, К.В.Базилевич в 1947 г. говорил, что «во всех главных явлениях исторической жизни Киевской Руси роль норманнов - выход­цев из Скандинавии была совершенно ничтожной». Позже Б.А.Рыбаков, подчеркивая, что историческая роль варягов на Руси была не просто «ни­чтожной», а даже «несравненно меньше, чем роль печенегов и половцев», заключил: «Не ускорить, ни существенно задержать исторический про­цесс на Руси они не могли»122. И чтобы в том не было и тени сомнений, в литературе красной нитью проводилась мысль, что на Руси присутство­вала либо «горсточка», либо «незначительная кучка» норманнов, пред­ставлявших собой «каплю в славянском море»123, в цифровом выраже­нии Рыбакова получившую даже свою конкретность: число варягов, «жив­ших постоянно па Руси, было очень невелико и исчислялось десятками или сотнями»124. Еще в дореволюционное время норманисты признали, что в культурном отношении скандинавы не были выше славян. В 1939 г. Е.А.Рыдзевская пришла к выводу, что те и другие стояли приблизи­тельно на одной ступени общественного и культурного развития125.

Но вскоре, дабы все также свести значимость варягов в русской исто­рии или к нулю, или вообще к знаку минус, получил силу закона взгляд, согласно которому скандинавы «стояли на более низкой стадии общест­венного и культурного развития, чем восточные славяне, и уже по одно­му этому не могли принести с собой на Русскую землю ни новой и более высокой культуры, ни государственности»126. В разговор о варягах, вос­принимавшихся с нескрываемой досадой («тень Рюрика... как и всякая нежить, только мешает живой работе»127), был привнесен негативно-пре­небрежительный тон: они «вероломные», «жадные», «трусливые», «разнузданные», и совершали на Руси «неблаговидные действия»128. Время сгладит острые углы подобных рассуждений и утвердит окончательный приговор советской науки, звучащий, «что норманны, служившие рус­ским князьям, сыграли лишь очень скромную, ограниченную роль участ­ников глубокого внутреннего процесса, обусловившего возникновение древнерусского государства, и быстро ославянились, слившись с мест­ным населением»129, но одному из норманских предводителей, подчер­кивалось при этом, удалось основать династию130. Тезис о быстрой асси­миляции скандинавов на Руси, также принятый советской историо­графией от предшествующей, дополнительно «гасил» интерес к проблеме этноса варягов.

В науке также возобладало мнение, что вопрос об этническом проис­хождении Руси, вопрос об этнической принадлежности и происхождении русской династии не имеют «прямого отношения к началу государства»131, хотя их органическая неразрывность вполне понятна. Норвежский уче­ный Й.П.Нильсен, характеризуя Б.Д.Грекова в качестве основоположни­ка советского антинорманизма, говорил, что он сделал уступку старым норманистам в вопросе этнической принадлежности варягов, который, в чем Нильсен солидаризируется с ним, «не является решающим»132. Как раз напротив, он-то и есть главный, и если его игнорировать, то варяж­ская проблема, независимо от самых благих пожеланий, будет разрешать­ся только в норманистском духе. Это настолько очевидно, что было под­мечено видным норманистом датчанином А.Стендер-Петерсеном. Сопо­ставив в 1949 г. антинорманизм в советской исторической науке и норманизм в зарубежной, он констатировал, что «провести точную, одно­значную грань между обоими лагерями теперь уже не так легко, как" это было в старину. Нельзя даже говорить о двух определенно разграничен­ных и взаимно друг друга исключающих школах. От одного лагеря к дру­гому теперь уже гораздо больше переходных ступеней и промежуточных установок»133.

И, поэтому, абсолютно был прав А.Г.Кузьмин, многократно указы­вающий, начиная с 1970 г., на ту аномальную ситуацию в науке, когда ученые, видя в варягах скандинавов и приписывая им, по сравнению с норманистами прошлого, куда большую роль в русской истории, призна­вая скандинавской не только династию, но и дружину, в то же время «не считают себя норманистами». Наш выдающийся историк, прекрасно зная исторический материал, источники и предшествующую историографию по всему кругу вопросов варяго-русской проблемы, забытые советской наукой или игнорируемые ею (необходимо, подчеркивал он, учитывать «выводы немарксистских ученых прошлого и настоящего»), не только увидел, насколько не соответствует этим знаниям норманистская трактов­ка этноса варяжской руси, но и увидел те причины, в силу которых со­временная ему историография была не в состоянии выйти за рамки нор­манизма и была обречена на повторение тех доводов, от которых отказа­лись именитые норманисты прошлого. Ошибочно полагать, правомерно говорилось им, «будто, отдав политическую историю Руси ІХ-ХІ вв. нор­манистам, можно остаться на позициях антинорманизма, опираясь на об­щий тезис о государстве как продукте внутреннего развития общества».

Отметив, что «ленинградские археологи Л.С.Клейн, Г.С.Лебедев, В.А.Назаренко ни в коем случае не отходят от принципов марксизма, признавая преобладание норманнов в господствующей прослойке на Руси», Кузьмин резюмировал: «Однако их концепция вызывает сомнения и возражения в конкретно-историческом плане». А именно, если при­знать норманскими многочисленные могильники эпохи Древней Руси, «то станет совершенно непнятным, почему синтез германской и фин­ской культуры (на северо-востоке, например) дал новую этническую общ­ность, говорящую на славянском языке, почему в языке древнейшей ле­тописи нет германоязычных примесей...», «почему нет сколько-нибудь заметных проявлений германских верований в язычестве Древней Руси...». Если, продолжал историк свою мысль, в Сказании о призвании варягов говорится, что новгородцы «от рода варяжска», а варяги возводят славянские города Изборск, Новгород и Белоозеро, «то следует признать, что перед нами либо абсолютно недостоверная легенда, либо варяги - это тоже славяне». В связи с чем, справедливо заметил он, «необходимо бо­лее тщательное выяснение природы тех этнических элементов, которые многие археологи и отчасти лингвисты признают северогерманскими»134.

Приведенные слова ученого содержали в себе не только объективную оценку состояния и перспектив разработки варя го-русского вопроса в со­ветской историографии (точнее, их отсутствия), но и явную критику марксистской концепции начала государственности на Руси, точнее того, что под ней тогда понималось (как им было замечено позже, «действи­тельный марксизм не содержал тех глупостей, которые ему хотели при­внести под флагом антинорманизма»). Шаг по тем временам более чем мужественный. В 1986 г. Кузьмин пошел еще дальше, говоря, что в об­разовании Киевской Руси значительную роль сыграла власть внешняя, в том числе и варяги, выступив тем самым против практики абсолютиза­ции каждого слова классиков марксизма, слепого доверия тому, что им приписывалось. При этом он указал на факт упрощенной трактовки из­вестной мысли Ф.Энгельса, что «государство никоим образом не пред­ставляет собой силы, извне навязанной обществу», когда ее восприни­мали в том смысле, «будто государства вообще не могут возникать в результате завоеваний...», что в действительности являло собой попытку «закрыть» спор норманистов и антинорманистов». Тезис этот, подчеркнул исследователь позже, совершенно несостоятелен: «возникновение госу­дарства в результате завоеваний не только не исключительные, а преоб­ладающие случаи»: так возникали практически все империи («у Энгельса, — пояснил Кузьмин. — речь в действительности шла о независимос­ти от каких-то запредельных сил»)135.

В 1975 г. археолог Д.А.Авдусин выражал обеспокоенность по поводу того, «что ограничение норманского вопроса проблемой происхождения Древнерусского государства таит в себе ряд опасностей» и дает возмож­ность советским ученым, активным проводникам идеи норманства варя­гов, называть себя антинорманистам и вместе с тем говорить в зарубеж­ных публикациях, «что антинорманизм в советской исторической науке не моден» (Л.С.Клейн). В 1991 г. С.В.Бушуев и Г.Е.Миронов констати­ровали, что «советские антинорманисты» «сохранили в неприкосновен­ности исходную посылку норманской теории о тождестве варягов и нор­маннов». В 1999 и 2002-2004 гг. В.В. Фомин указал на причины, привед­шие к тому, что со второй половины 30-х гг. норманизм, лишь прикры­тый марксистской фразеологией, выступал под флагом «антинорманиз­ма». Причем исследователи, выдавая норманизм за его антипод, создали основательную путаницу в понимание варяжской проблемы в целом и в своих концепциях ранней истории Руси, в своих конкретно-исторических выводах, «что только еще больше усиливало норманистские настроения в академических кругах, в преподавании отечественной истории в вузах и школах». По мнению Ю.Д.Акашева, высказанному в 2000 г., советские историки-антинорманисты остановились на полпути: «Признание Рюри­ка и всех варягов, а многими историками и народа русь норманнами... неизбежно ведет к возрождению и усилению» норманской теории136.

Но сегодня утверждается, все также искажая суть антинорманизма, на ложном понимании которого выросло несколько поколений ученых, что в советское время верх в исторической науке взяли «патриоты» (А.П.Но­восельцев), что там господствовал «воинствующий «антинорманизм», «примитивный «антинорманизм» (Е.В.Пчелов), «политический, патрио­тический антинорманизм», приглушавший при Сталине скандинавский фактор «как не отвечающий задачам патриотического воспитания» (А.С.Кан)137. При этом, конечно, никто не объясняет, какой «антинорма­низм» и какой «патриотизм» заключается, например, в словах С.М.Дуб­ровского, что М.Н.Покровский указал на «ошибочность норманской тео­рии», считая, что было не призвание варягов-норманнов, а завоевание восточных славян в его более мягкой форме, когда побежденные не истреблялись, а превращались «в подданных». Или в выводе О.Д.Со­колова, увидевшего «обстоятельную критику» Покровским норманизма в том, что он говорил о зачатках государственности у славян «до прихода норманнов»138. Или в твердом убеждении Б.А.Рыбакова о существовании в истории Руси «норманского периода», который, как он полагал, охва­тывал 882-912 гг. и который олицетворял собой Олег Вещий. Вряд ли наличие этого «антинорманизма» и «патриотизма» можно заподозрить в его же мысли, что буржуазные историки «излишне преувеличивали» рам­ки этого периода, растягивая на несколько столетий, и что княжение Олега в Киеве есть «незначительный и недолговременный эпизод, из­лишне раздутый некоторыми проваряжскими летописцами и поздней­шими историками-норманистами»139.