Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Фомин Вячеслав Васильевич

Отправной точкой рассуждений Гедеонова стало его тонкое наблю­дение, которое с неменьшей силой звучит и ныне: «Байер, Миллер, Тунманн и Шлецер трудились над древнейшей историей Руси, как над историей вымершего народа, обращая внимание только на письменную сторону вопроса. ...Не мало не заботясь о том, отозвалось ли это норман-ство в истории и жизненном организме онемеченного ими народа»71. И на широком круге источников ученый впервые в науке показал, а это одно из самых лучших и особенно впечатляющих частей его творения, что «норманское начало» не отразилось «в основных явлениях древне­русского быта» (как, например, отозвалось «начало латино-германское в истории Франции, как начало германо-норманское в истории англий­ской»): ни в языке (в 1848 г. И.Ф. Круг уверял, что скандинавский язык не только долго бытовал на Руси, но даже какое-то время господствовал в Новгороде, и его якобы специально изучали наши предки и приобщали к нему детей), ни в язычестве, ни в праве, ни в народных обычаях и преданиях восточных славян, ни в летописях, ни в действиях и образе жизни первых князей и окружавших их варягов, ни в государственном устройстве, ни в военном деле, ни в торговле, ни во всем том, что составляло «саму жизнь Руси». Особенно при этом

подчеркнув, что ПВЛ «всегда останется, наравне с остальными памятниками древнерусской письменности, живым протестом народного русского духа против систе­матического онемечения Руси».

На богатом ономастическом материале Гедеонов продемонстрировал отсутствие, за небольшим исключением, в русском именослове эпохи Киевской Руси германо-скандинавских имен, отсутствие, например, име­ни Рюрик у шведов, но широкое хождение его у материковых европей­ских народов, в том числе у западных славян. Абсолютно, конечно, прав ученый в своих словах, что никакими случайностями не может быть объяснено «молчание скандинавских источников о Рюрике и об основа­нии Русского государства», хотя и признает некоторое участие скандина­вов в русских событиях ІХ-ХІ вв., считая их «не основным, а случайным элементом в нашей истории». Исследователь, видя в летописном рас­сказе о призвании варяжских князей конкретное историческое событие (отрицаемое тогда многими), характеризует его как «исключительно славянский факт». Ибо восточные славяне никак не могли пригласить к себе князей из чужого, враждебного племени, не знающих ни языка, на котором должны выслушивать притязания родов, ни права, по которому им надлежит судить своих подданных. Говоря о весьма давних связях (торговых, религиозных, родственных) племен Северо-Западной Руси с южнобалтийскими славянами (вендами), о том высоком месте, которое занимали вендские князья в славянском мире, Гедеонов полагает, что именно они и были приглашены на Русь. Славянский характер варяж­ских князей вытекает, по его мнению, из того еще факта, что они «не только не касаются коренных постановлений словено-русского общества, но еще при первой возможности подчиняются добровольно его основ­ным законам»72.

Ведя речь о термине «варяги», Гедеонов отметил его позднее появле­ние в соответствующих этим языкам формах в скандинавской, арабской и греческой среде: в 20-е - 30-е гг. XI века. Показав, что из скандинав­ского vaeringi никак не могли произойти ни русское варяг, ни византий­ское рйраууос,, и, обратив внимание, что верингами саги именуют иск­лючительно только тех скандинавов, кто служил в византийском варанг-ском корпусе, он доказывает появление «варяжского имени» в Византии в связи с учреждением "гам в 988 г. корпуса варягов-варангов. И лишь только от греков норманны приняли название варангов под формою vaeringi-vaeringjar. Само слово варяг ученый считает перешедшим на Русь посредством балтийских славян из германского wari (wehr) - оборона (оружие) с прибавлением к нему суффикса -ag-: varag-варяг - мечник, ратник, обозначавшее балтийских славяно-норманских пиратов и равно­значное слову viking. У восточных славян, завершал Гедеонов свою мысль, varag вскоре перешло из нарицательного «в географическое-народное, в смысле франк на Востоке: им стали обозначать все те на­родности, от которых выходили балтийские пираты-варяги», а впослед­ствии всех иноземцев.

Историк не сомневался, что варяги и русь - это две отдельные народ­ности, осознано слитые летописцем в одну. Первых, как уже было сказа­но, он не считал особым народом, но видел в них прежде всего балтий­ских славян, а русь полагал местным, восточнославянским населением, живущим в Поднепровье задолго до призвания варягов, и на которых за­тем перешло ее имя. Гедеонов аргументировано продемонстрировал всю бесплодность попыток норманистов отыскать «Русь» в Швеции и квали­фицированно отверг всякую возможность выведения «Русь» от финского Ruotsi, доказав «случайное сходство между финским Ruotsi, шведским Рослагеном и славянским русь». При этом он подчеркивает^ что норма­нисты не могут объяснить «ни перенесения на славяно-шведскую держа­ву финского имени шведов, ни неведения летописца о тождестве имен свей и русь, ни почему славяне, понимающие шведов под именем руси, прозывающие самих себя этим именем, перестают называть шведов русью после призвания», ни почему «принявшие от шведов русское имя финские племена зовут русских славян не русью, а вендами, wanalaiset?». К тому же, добавлял Гедеонов к своим рассуждениям, предположение о давнем существовании Руси на берегах Черного моря уничтожает «вся­кую систему норманского происхождения Руси»73.

О научной состоятельности труда Гедеонова красноречиво говорят оценки, которые дали ему норманисты, и прежде всего те, чьи положе­ния он либо обоснованно отверг, либо поставил под самое серьезное сомнение. М.П.Погодин признавал, что после Эверса у норманской системы не было «такого сильного и опасного противника» как Гедеонов, исследование которого «служит не только достойным дополнением, но и отличным украшением нашей историко-критической богатой литера­туры по вопросу о происхождении варягов и Руси», и что «самое основа­тельное, полное и убедительное» опровержение норманизма принадле­жит ему. А.А.Куник, назвав труд Гедеонова «в высшей степени замеча­тельным», констатировал, что против некоторых его доводов «ничего нельзя возразить», при этом многозначительно заметив в адрес норма­низма, которому посвятил свою жизнь и свой недюжинный талант, что «трудно искоренять исторические догмы, коль скоро они перешли по наследству от одного поколения к другому». Из норманистов того време­ни более откровенно высказался П.Ламбин: Гедеонов, «можно сказать, разгромил эту победоносную доселе теорию... по крайней мере, расшатал ее так, что в прежнем виде она уже не может быть восстановлена». Солидаризируясь с его приговором норманской теории, историк уже сам говорит о ее «несостоятельности», и признает, что она доходит «до выводов и заключение, явно невозможных, - до крайностей, резко расходящихся с историческою действительностью. И вот почему ею нельзя довольствоваться!». По словам норманиста более позднего време­ни В.А.Мошина, «беспристрастный исследователь» Гедеонов «похоронил «ультранорманизм» шлецеровского типа»74.

Мнения научных противников и единомышленников Гедеонова (хотя те и другие даже в рамках своих направлений далеко не во всем сходились между собою) в оценке его труда удивительнейшим образом совпали, что стало первым случаем подобного рода за всю историю существования в науке варя го-русского вопроса. Н.И.Костомаров, говоря, что Гедеонов «разбивает в пух и прах всю так называемую норманскую систему...», не сомневался, что его труд «останется одним из самых капитальных памят­ников русской науки». Н.П.Загоскин указывал, что Гедеонов возвращает «балтийским славянам ту роль по отношению к нашей древней истории, которую со времен Байера насильственно навязывали норманнам». По словам И.А.Тихомирова, пером Гедеонова «окончательно уничтожена бы­ла привычка норманистов объяснять чуть не каждое древнерусское сло­во - в особенности собственные имена - из скандинавского языка; после трудов Гедеонова количество мнимых норманских слов, сохранившихся в русском языке, сведено до минимума и должно считаться единицами»75. Благодаря ему, в один голос утверждали представители противоположных лагерей, для ее же пользы в науке все больше получает поддержку мне­ние, что варяги и русь «племена совершенно различные»76.

Доводы, представленные Гедеоновым против норманизма, вынудили его столпов совершенно другими глазами взглянуть на современное им состояние разработки варяжского вопроса, позволили увидеть им весь произвол, совершаемый над источниками в угоду норманской теории. Куник признал, «что норманисты в частностях преувеличивали значение норманской стихии для древнерусской истории, то отыскивая влияние ее там, где... оно было или ненужно или даже не возможно, то разбирая главные свидетельства не с одинаковой обстоятельностью и не без пристрастия». Чтобы умерить пыл слишком ретивых единомышлен­ников, исследователь открыто открещивается от тех, кто поступался наукой: «...Я не принадлежу к крайним норманистам» и «вовсе не думаю норманизировать древнюю Русь...». Более того, говоря о своей работе «Die Berufung der schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slawen» («Призвание шведскцх родсов финнами и славянами». Bd. I-II. SPb., 1844-1845), вошедшей в «золотой фонд» норманизма и немало сделав­шей для его торжества, он прямо сказал: «...Я должен теперь первую часть своего сочинения объявить во многих местах несоответствующею современному состоянию науки, да и вторую часть надобно, хоть в меньшей мере, исправить и дополнить».

Под воздействием мощной эрудиции и безупречной логики Гедеонова Куник и Погодин снимают многие свои доводы и существенно смещают акценты в других. Куник не только признал опровержение своего оппо­нента связи Roslagena с русской историей «совершенно справедливым», но и существенно дополнил его: имя Ropr, Roden (вместо чего сейчас употребляется Roslagen - общество гребцов) впервые было принято за имя роксоланов (русских) самими шведами в XVII в. по недостаточному знанию ими своего древнего языка, что и ввело в заблуждение того же Куника. При этом ученый также подчеркнул, что «сопоставление слов Roslag и Русь, Ros является делом невозможным уже с лингвистической стороны» (еще в 1844 г., поняв всю несостоятельность увязывания имени «Русь» с Рослаген, он обратился к шведскому слову rodsen-лгребцы», которым называли жителей прибрежной части Рослагена, предположив, что именно к нему посредством финского ruotsi восходит название «Русь». В 1875 г. историк, что показательно, откажется и от этого объяснения). И Погодин согласился с Гедеоновым, что финское название Швеции Руотси и шведский Рослаген не имеют отношения к имени «Русь». Позже датчанин В.Томсен говорил, что нет «никакой прямой генетической связи» между Рослагеном, как географическим именем, и Ruotsi-Русью (название Русь он стал выводить от Ruotsi, полагая, что в ее основе лежит скандинавское слово горег. По его мнению, шведы, ездившие к финнам, «могли назвать себя, - не в смысле определения народности, а по своим занятиям и образу жизни, - rops-mcnn или rops-karlar, или как-нибудь в этом роде, т. е. гребцами, мореплавателями», а затем в Швеции это слово - в первой его части - якобы обратилось в имя собственное, которое финны приняли за название народа)77.

Вместе с тем в историографии указывалось на недостатки исследова­ния Гедеонова (который, как и всякий новаторский труд, не был, ко­нечно, их лишен) и прежде всего той части, где историк обосновывал свое решение варяжского вопроса. Но главное, что имеет значение для настоящего разговора, состоит в следующем: все оппоненты Гедеоно­вым, независимо от своего взгляда на этнос варягов, отмечали высо­чайший уровень его критики норманской теории. Как емко выразил этот настрой Н.И.Костомаров, «собственно что касается до поражения нор­манизма, г. Гедеонов - неотразим». Это во-первых. Во-вторых, ученый пришел к выводам о теснейших связях восточных и южнобалтийских славян лишь на основе весьма скудного круга источников, и эти выводы сейчас полностью подтверждают лингвистика, археология, антропология, нумизматика. В целом же, Гедеонов, констатировал крупнейший спе­циалист в области варя го-русского вопроса А.Г.Кузьмин, «создал труд не только вполне профессиональный, но в чем-то и превосходящий публи­кации ею современников», а по охвату материала до сих пор остающийся непревзойденным, лишил норманизма ореола «строгой научности» .

Эффект появления труда Гедеонова «Варяги и Русь» был усилен еще и тем, что в том же 1876 г. выходят работы антинорманистов Д.И.Ило­вайского (1832-1920) и И.Е.Забелина (1820-1908). Как объяснял свою позицию в начале 70-х гг. Иловайский, и под которой подписались бы все антинорманисты (и не только того времени), «не вдруг, не под влиянием какого-либо увлечения мы пришли к отрицанию» системы скандинавской школы, а только «убедившись в ее полной несостоя­тельности», в присутствии в ней натяжек и противоречий, в ее искус­ственном построении, и что благодаря ей «в нашей историографии установился очень легкий способ относится к своей старине, к своему началу». При этом особо подчеркнув в 1888 г. тот момент, когда у него возникли сомнения в научной состоятельности норманизма: «Я сам безусловно следовал норманской системе, пока не занялся специально этим вопросом...». «Скандинавская школа» господствовала, говорит Иловайский, благодаря «своей наружной стройности, своему положи­тельному тону и относительному единству своих защитников», в то время как ее противники выступали разрозненно. Решительно выступая против норманской теории, он вместе с тем совершенно справедливо заметил, что ее сторонники «оказали столько заслуг науке российской истории, что, и помимо вопроса о призвании варягов, они сохранят свои права на глубокое уважение».