Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

Фомин Вячеслав Васильевич

Антинорманизм ученого был компромиссным: если в варягах он видел норманнов, то русь считал восточнославянским племенем, изна­чально проживавшим в Среднем Поднепровье и известном под именем поляне-русь (роксолане или россалане), но по вине позднейших пере­писчиков варяги и русь были смешаны в «один небывалый народ». Ведя речь о существовании Днепровско-Русского княжества уже в первой половине IX в., Иловайский принимал за реальный исторический факт и существование в это же время на Таманском полуострове Азовско-Черноморской Руси (или Артании арабских известий), акцентируя внимание на том факте, что Черное море издавна называлось «Русским морем», и полагал ее преемницей Тмутараканское княжество. Он без колебаний связывал с этой русью византийские свидетельства о напа­дении руси на Константинополь в IX в., о крещении руси в 60-х гг. и о русской митрополии того же столетия, «русские письмена» и «русина», встреченные св. Кириллом в Корсуне в 860-861 гг., сообщения арабов о походах руси на Каспийское море в 913 и 944 годах. Ученый, видя в варяжской легенде именно легенду, и более ничего, утверждал, что не было никакого призвания варяжских князей, и что «туземная» русь сама основала свое государство, распространив затем свое владычество

с юга на север. «Хвастливые скандинавские саги», подчеркивал он, припи­сывая своим героям огромное воздействие на русские события, пред­ставляют русь «великим и туземным народом, а Русское государство настолько древним, что о его начале они ровно ничего не знают».

Указывая на отсутствие следов норманнов «в составе русской на­циональности», Иловайский ставил перед оппонентами вопросы, до сих пор остающиеся без ответа: если русь - скандинавы, то почему они клянутся славянскими божествами Перуном и Велесом, а не сканди­навскими Одином и Тором? Почему они так быстро изменили своей религии, и кто их мог к этому принудить? Даже если принять, заключал историк, что русь - это только скандинавская династия с дружиной в славянской стране, то и «тогда нет никакой вероятности, чтобы господ­ствующий класс так скоро отказался от своей религии в пользу религии подчиненных». Он также отмечал, что «латинские летописцы», много говоря о нападениях норманнов на Западную Европу, при этом «совсем не знают скандинавской руси», которую они, конечно, знали бы, присут­ствуй она в действительности в истории. И это в то время, обращает внимание Иловайский, когда источники фиксируют Русии не только в пределах Восточной Европы, но и на южных берегах Балтийского моря, на Дунае (в Паннонии), в Карпатах, и колыбелью которых могла быть «скорее наша Русь»79.

Забелин, подчеркивая, что восточными славянами до Рюрика был прожит долгий путь развития, полагал, что еще задолго до него в их земле «было все, к чему он был призван, как к готовому». Само решение варя го-русской проблемы историк связывал только со славянской Юж­ной Балтикой, откуда, по его мнению, пришли в Восточную Европу и варяги, и русь (при этом справедливо заметив, что «славянская школа» нисколько не позаботилась дать подробное и полное исследование истории балтийских славян). Варягами Забелин именовал все славянские племена, проживавшие «в богатой торговой и воинственной приморской страны между Одрой и Эльбой» (прежде всего вагров), и создавшие там высочайшую материальную культуру, не имевшую себе равной в По­морье. Именно они, говорил ученый, будучи отважными мореходами и господствуя на Балтике, заложили и развили балтийскую торговлю. В ходе естественной колонизации, утверждал Забелин, балтийские славяне в давние времена вступили во владения своих восточноевропейских сородичей, где основали Новгород. Степень активности связей между двумя славянскими мирами, продолжавшихся вплоть до завоевания немцами южнобалтийского побережья (в натиске немцев и датчан ученый видел главную причину переселения славяно-варяжских дружин на восток), характеризует призвание в начале IX в. на Северо-Запад Руси князей из «Ругии», где проживала летописная русь. Забелин понимал под «Ругией» область, лежащую между реками Одером и Травою, и связывал это название с о. Рюгеном, именуемом в ряде памятников «Русией», жители которого пользовались особенным почетом среди всех южно­балтийских славян. Он нисколько не сомневался, что эта Балтийская Русь дала начало и южной Руси, в незапамятные годы переселившись на берега Днепра80.

Совокупный резонанс работ Гедеонова, Иловайского и Забелина, вы­шедших одновременно в крупнейших научных центрах России - Петер­бурге и Москве (тогда же в Киеве, надо добавить, увидел свет первый том посмертного издания сочинений известного антинорманиста М.А.Мак­симовича81), был настолько велик, что на следующий год А.А.Куник с горечью говорил, что антинорманисты, подняв в «роковом» 1876 г. «бурю против норманства (курсив автора.
– В.Ф.)», устроили «великое избиение норманистов», «отслужили панихиду по во брани убиенным норманис-там»82. Успех, действительно, был огромным. Как обрисовал его масшта­бы Костомаров, если бы Байер, Шлецер, Круг, Погодин «могли восстать из фобов и ополчиться против нового врага своих теорий, если бы к ним пристали и другие до сих пор здравствующие норманисты, то, при всех своих усилиях, не могли бы они уже поднять из развалин разрушенного г. Гедеоновым здания норманской системы». Первольф тогда же заметил, что «в последние времена поборники норманской теории значительно усмирились». Загоскин, также констатируя, что норманизм «в своей ультра-радикальной байеро-шлёцеро-погодинской форме становится в наши дни явлением все более и более редким», уверенно говорил, что Гедеонов нанес ему «удар, по-видимому, смертельный»83.

Но от этого удара норманизм, по объективным и субъективным причинам, смог оправиться и вернуть себе былое господство в науке. Тому способствовала прежде всего кончина Гедеонова, с которой прекра­тилась набиравшая в печати обороты дискуссия по его книге и, в целом, по варя го-русскому вопросу. За обсуждением своей монографии Степан Александрович, много болевший в последние годы, тщательно следил и к лету 1878 г. подготовил ряд статей, из которых собирался составить дополнение к «Варягам и Руси» в виде третьего тома, где намеревался дать ответ на критические замечания. Пророчески заметив при этом, что «настоящего, строго научного опровержения моих заключений до сих пор не последовало, да и вероятно не будет»84. Но смерть ученого не позво­лила этим планам сбыться85. С уходом из жизни звезды первой величины антинорманизма в его рядах не осталось столь масштабной и столь авторитетной как в науке, так*и в обществе фигуры, снискавшей бы себе общее признание беспристрастного исследователя и способной, поэтому, окончательно развенчать норманизм. К тому же начинает постепенно снижаться активность"антинорманистов Н.И.Костомарова, И.Е.Забе­лина, Д.И.Иловайского, а сама борьба с норманизмом все больше теряет былую актуальность. «С конца XIX в., — подчеркивал А.Г.Кузьмин, — интерес к теме начала Руси заметно ослабел. Общественный интерес сдвигался ближе к современности, чему способствовало обострение социальных противоречий».

Вместе с тем, добавлял Кузьмин, в отечественной науке начинает преобладать историко-филологическая тематика, посредством филологии усилившая в ней германское влияние, «поскольку именно в Германии более всего занимались индоевропейскими проблемами, причем само направление сравнительного языкознания носило название «индогер-манистики», что как бы автоматически ставило в центр исследований Германию и германцев». А вслед за германскими и скандинавскими археологами шла, отмечал историк, «и зарождавшаяся русская архео­логия»86. Именно последняя очень много сделала для реабилитации норманизма, ибо оперировала конкретными и многочисленными ве­щественными фактами, в силу своей природы с особенной силой воз­действующими на сознание, но интерпретация которых давалась лишь через призму «скандинавского догмата». Как это происходило на деле, исчерпывающе проиллюстрировал еще в 1872 г. Иловайский: «Наша ар­хеологическая наука, положась на выводы историков норманистов, шла доселе тем же ложным путем при объяснении многих древностей. Если некоторые предметы, отрытые в русской почве, походят на предметы, найденные в Дании или Швеции, то для наших памятников объяснение уже готово: это норманское влияние»87.

Огромную роль в восстановлении позиций норманизма в нашей науке сыграл профессор Копенгагенского университета В.Томсен. В мае 1876 г. он прочитал в Оксфорде три лекции «Об отношениях Древней Руси к Скан­динавии и о происхождении русского государства», вскоре ставшие извест­ные европейскому научному миру. В виде отдельной книги эти лекции были изданы в Англии (1877), Германии (1879), Швеции (1883 и 1888), а в 1891 г. они выходят в России под названием «Начало Русского государ­ства». Польский историк Х.Ловмяньский утверждал, что именно он при­дал «наиболее законченную форму» норманской теории, хотя его работа, как ученый тут же уточнил, «не внесла в дискуссию ни новых аргументов, ни новых источников...»88. В нашей историографии вслед за И.П.Шас-кольским принято считать, что «классическое изложение» основных поло­жений и аргументов норманизма дал Томсен89. Но есть иная точка зрения. Д.И.Иловайский отмечал, что его труд - это «самое поверхностное повторение мнений и доводов известных норманистов, преимущественно А.А.Куника», причем Томсен, в силу «своей отсталости», повторяет такие доказательства последнего, от которых тот уже отказался. Затем норма­нист В.А.Мошин, говоря, что датский ученый «своим авторитетом кано­низировал норманскую теорию в Западной Европе», особо подчеркнул, что он внес «в изучение вопроса мало такого, что не было бы ранее заме­чено в русской науке, в особенности в трудах Куника»90.

Наблюдения Иловайского и Мошина очень важны, как важно и дру­гое: по сути Томсен возродил тот «ультранорманизм», который критико­вал Гедеонов, и от которого открестился Куник. И в таком вот виде он вновь «прописался» в конце XIX в. в российской историко-филологи­ческой науке, где его, начиная с того же времени и на протяжении двух последующих десятилетий, закреплял наш выдающийся летописевед А.А.Шахматов. Желая наполнить предложенную им схему сложения Сказания о призвании варягов конкретным содержанием и объяснить проводимую им мысль об отождествлении в ПВЛ руси и варягов, он при­бег к теории двух колонизационных потоках норманнов в Восточную Европу. И в руси он увидел древнейший слой шведов («полчища сканди­навов»), вначале обитавших в Северо-Западной Руси, а около 840 г. ос­новавших Киевское государство, к которым затем присоединились новые выходцы из Скандинавии, известные уже как варяги. Подчинив себе южную Русь, они воспринимают ее имя. По словам ученого, в Киеве в начале XII в. помнили «об иноземном, варяжском происхождении Руси», отчего в основе ее отождествления киевским летописцем с варягами «ле­жат несомненно исторические явления...»91. Идея о двух волнах прибы­тия норманнов на Русь, в которую вдохнул новую жизнь высочайший научный авторитет того времени, получила развитие среди исследова­телей предреволюционной поры. К.Ф.Тиандер понимал под русью гётов (племя, жившее в Южной Швеции), унаследовавших власть над При­днепровьем от готов, а под варягами свеев (шведов). А.Е.Пресняков полностью повторял Шахматова, но только относил появление норман­ской руси на юге более к раннему времени, чем 30-е гг. IX в.92

Параллельно с этим норманистские настроения российской науки были многократно усилены трудами шведских ученых. В 1914 г. Т.Ю.Арне выпустил книгу «Швеция и Восток», где выдвинул теорию норманской колонизации Руси. По его утверждению, в X в. «повсюду в России расцвели шведские колонии». В 1915 г. Р. Экблом, будучи про­фессором славянских языков, постарался подкрепить теорию соотечест­венника лингвистическими данными, уверяя, что названия от корня рус-и вар- (вер-), имеющиеся в Новгородской земле, якобы являются до­казательством расселения скандинавов в данном регионе. В 1917 г. Арне издал еще один свой труд «Великая Швеция», назвав так не только этот сборник статей по истории русско-шведских культурных связей с древ­нейших времен до XIX в., но и само государство восточных славян -Киевскую Русь, по его твердому убеждению, созданную норманнами и потому находившуюся в политической связи со Швецией. Важное место в этом труде было также отведено обоснованию идеи о наличии колоний шведских викингов на Руси93.

Часть 2 Псевдоантинорманизм советского времени

И в силу названных причин были созданы все условия для полной реставрации норманизма в самом крайнем его проявлении (тому способ­ствовало и отсутствие у него достойных противников). Как трактовался в науке варяжский вопрос в преддверии революции, а затем до середины 30-х гг. видно по работам М.Н.Покровского, проводившего мысль, что Киевская Русь не была результатом «внутреннего местного развития», а явилась следствием «внешнего толчка, данного движением на юг норманнов (разрядка автора.
– В.Ф.)», ставших «создателями» Киев­ской державы. Ученый вначале следовал за летописным рассказом о призвании варяжских князей и вел речь о заключении с ними «ряда» «с целью купить мир», после чего они были приняты славянами для обо­роны «от прочих норманнских шаек». Затем Покровский стал настаивать на завоевании скандинавами Руси «в его более мягкой форме, когда побежденное племя не истреблялось, а превращалось в «подданных». На Руси норманны, утверждал он, промышляли захватом и продажей рабов, были «рабовладельцами и работорговцами», создавшими «рабовладель­ческую культуру, яркую и грандиозную»94. Позиция историка настолько выразительна, что не оставляет сомнений в ее характеристике даже у норманистов. По словам норвежского ученого И.П.Нильсена, он был «отъявленным норманистом»95.