Вас сейчас расстреляют…
Шрифт:
Батальон Карасева, державший оборону на высоте двести сорок восемь шесть и по ее сторонам, был кровно заинтересован в том, чтобы поддерживавшее его орудие было неуязвимо. Ее огонь делал жестче всю оборону в центре. И командир батальона, понимая это, отнесся к затеянному артиллеристами строительству не только с пониманием, но и активно. Он видел, что ослабевшие весною от голода люди, недавно вчетвером поднимавшие тяжеленные бревна, теперь едва могли справиться с ними целым отделением. Понимал, что батарее одной не справиться, или дзот будут строить всю весну и поллета, когда он станет не то что совсем ненужным,
Понимали это и красноармейцы, кроме тех, конечно, кто хрипя и надрываясь, волокли на себе в гору пятиметровые бревна с комлем, который не каждый мог охватить. Те всю дорогу материли своих командиров от ротного начиная, артиллеристов, даже тех, кто сам становился под комель, войну и проклятую жизнь.
Правда, в следующую ночь, когда уже другие шли помогать артиллеристам, бранили их, как нерадивых помощников, считая, что работать надо скорее, чтобы поставить пушку в дзот до того, как немец проснется и ударит. Без поддержки орудия фриц может задавить стрелков.
Командир батальона сам приходил смотреть, как идет строительство. Всегда был недоволен скоростью работ. Своих гонял в хвост и в гриву, но к артиллеристам была у него масса претензий. Особенно, если в пехоте выбивало немецким огнем двух, а то и трех человек за ночь.
— Моих гробишь, а твои люди где? Где твои? — выговаривал он Железнякову.
Видя, что артиллеристов на высоте не больше, чем стрелков, он не понимал, что вся батарея до последнего человека брошена на двести сорок восемь шесть. У пушек оставалось только по одному часовому. Чтобы, если немцы полезут, каждое орудие успело выстрелить два-три раза пока расчеты добегут до огневых с проклятой высоты.
И, как не береглись, каждую ночь были ранение и даже убитые. Немалой кровью доставался дзот, немалой. Немцы то ли слышали работу, то ли наугад били по высоте. Санитары постоянно были наготове.
Тяжко было и тем, кто всю ночь бессменно и без сна должен был стоять на постах у орудия, слушая каждый шорох, до рези в глазах всматриваясь во тьму. Известно было, что в соседней дивизии ночью, зарезав сонного часового, немцы утащили с огневой такое же легкое орудие. И если б у них оно не подорвалось на минном поле, то уволокли бы и к себе. Пошли под трибунал и комбат, и командир взвода с командиром орудия. Полковое начальство поминалось печатно и непечатно всеми вышестоящими. А все из-за одного сонного тетери, который и сам-то погиб ни за понюшку табаку.
Комиссар полка Застрожнов приказал Железнякову поставить часовыми к орудиям всех коммунистов батареи. Нельзя было прозевать немецкую вылазку. Нельзя было подпустить противника к орудиям. На коммунистов комиссар надеялся. Лично инструктировал их, остающихся на ночь у пушек в самую первую ночь. Знал каждого и в лицо, и по делам, поэтому слова его были не просто призывами.
Заставский его тревожил особо.
— Товарищи отзываются о Вас неважно, — глядя ему прямо в глаза отрубил комиссар, — не подведите партию, товарищ Заставский.
Уже не один разговор был с командиром батареи о Заставском.
— Какой он, к чертовой матери, коммунист? — кричал Железняков еще вчера в телефонную
Но комиссар держался за свое твердо,
— У орудий останутся коммунисты.
— Да у меня и коммунистов на каждое орудие нет! — не унимался Железняков. — Орудий шесть, а коммунистов четверо!
Убедить комиссара не удалось.
У пятого встал часовым комсорг батареи. Хотя его Железняков тоже просил отправить на высоту. Правда совсем по другой причине: не плох, а уж очень хорош был бы тот для дела.
А шестое располагалось на самой двести сорок восемь шесть, где и сам комбат на стройке, и взводные, и вся батарея. Там было кому стрелять из орудия и охранять его тоже.
Всю первую ночь, строя вместе со своими артиллеристами дзот, Железняков уже перед рассветом, в самое воровское время, когда разведка противника всего активнее обычно, а дежурить на постах всего труднее, взяв с собой разведчика Нестерова, пошел проверять посты у своих пушек.
И сам-то он, как только перестал укладывать бревна и выпустил из рук лопату, спать захотел до полусмерти. Но вылил на голову котелок воды, умылся, затянул потуже ремни, сон отлетел. Километра полтора бежали они с Нестеровым, радуясь окрикам бессонных часовых от каждой пушки. Разведчик попробовал было у одного орудия зайти со стороны противника, так чуть не угодил под пулю. Один из четверых коммунистов, стоявший тут на посту Чесноков, мигом навел орудие на кустарник, откуда подбирался к нему неизвестный, тут же выстрелил по нему из карабина.
— Стой, стреляю! — он крикнул уже после выстрела, когда пуля прошла над Нестеровым.
Хорошо еще, что тот, по-шахтерски матерясь, обложил и Чеснокова и всю его родню, не подымаясь с земли.
Услышав в ночи свою фамилию, да знакомый голос, с привычными всей батарее известными, нестеровскими словесными выкрутасами, Чесноков удержал палец на спуске и вторая пуля так и осталась в стволе.
— А если б я тебя дурака из пушки грохнул? — орал громче Нестерова обозленный Чесноков. — Если б твои кишки на кустах развесил? Кто бы был виноват?
Нестеров, признавая правоту часового, смолчать был не в состоянии, не отваживался, не в его это было характере.
— Ты бы промазал, Чеснок! Ты и из карабина взял на два метра выше. Пойдем в орудийный ствол глянем, куда бы ты снаряд кинул.
— Отойди от позиции! — совсем зашелся Чесноков, замахнувшись прикладом. — Отскочь! Я — часовой! Лицо неприкосновенное. Врежу, до самого своего Донбасса ковылять будешь.
Радуясь, что теперь он не один, а сон совсем отлетел, Чесноков, как и Нестеров, готов был орать хоть до утра. Но Железняков, посмеиваясь слушавший их перебранку, остановил обоих.
— Ладно, ребята. Постарше есть виноватые. На меня же не орете? Ну и друг на друга наскакивать нечего.
Когда уже шли к последнему орудию, комбат остановился, захохотав во все горло.
— А если б мы с тобой вдвоем, как хотели, от немцев зашли? Точно схлопотали бы снаряд в брюхо.
— Да, промазал бы он, — завел было снова Нестеров.
Железняков покачал головой: он видел направление орудийного ствола. Не снарядом, так осколком достал бы их Чесноков. Не зря комиссар Застрожнов на коммунистов надеялся. Не зря.